Неточные совпадения
— Милый мой! я готова,
поговорим! — послышалось из соседней комнаты. Голос молодой
женщины был глух, но тверд.
— «Содержание повести — любовь, главное лицо —
женщина, — это хорошо, хотя бы сама повесть и была плоха», —
говорит читательница.
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у
женщины; он
говорит, — читательница тоже, вероятно, думает это, но не считает нужным
говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, — читатель
говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса, и уже замысливший, что может
говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст другой
женщины здесь — святотатство.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная
женщина. Но чтобы мне знать, как
говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно
говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала
говорить, что ее мать уж не такая же дурная
женщина, чтобы быть в заговоре. — Я сейчас это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
Кокетство, — я
говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам
женщины с мужчиною.
— Вы не можете видеть
женщину без того, чтобы не прийти в дурное расположение духа? Однако вы не мастер
говорить комплименты.
— Добрая и умная девушка ваша невеста; да, мы,
женщины, — жалкие существа, бедные мы! — сказала Верочка: — только, кто же ваша невеста? вы
говорите так загадочно.
Но мы
говорим не об ней, а об
женщинах.
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная
женщина. Она очень дурно
говорила мне о себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю — сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
«Как это странно, — думает Верочка: — ведь я сама все это передумала, перечувствовала, что он
говорит и о бедных, и о
женщинах, и о том, как надобно любить, — откуда я это взяла?
— Все основано на деньгах,
говорите вы, Дмитрий Сергеич; у кого деньги, у того власть и право,
говорят ваши книги; значит, пока
женщина живет на счет мужчины, она в зависимости от него, — так — с, Дмитрий Сергеич?
Говорят, как сто можно быть неучтивым с посторонней
женщиною или девушкой, как можно делать ей выговоры?
Знаешь, когда я тебя полюбила, когда мы в первый раз разговаривали на мое рожденье? как ты стал
говорить, что
женщины бедные, что их жалко: вот я тебя и полюбила.
Ни у кого не следует целовать руки, это правда, но ведь я не об этом
говорила, не вообще, а только о том, что не надобно мужчинам целовать рук у
женщин.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и хорошие работницы, и хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь
поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как
женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и зная, что предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да что вы о нем
говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной
женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме
женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и
говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
Как добр он был, когда
говорил о нас, бедных
женщинах.
Предположу, что этот человек —
женщина; предположу, опять-таки в смысле отвлеченной гипотезы, что это положение, в котором ему привольно жить, — замужество; предположу, что он доволен этим положением, и
говорю: при таких данных, по этой отвлеченной гипотезе, кто имеет право подвергать этого человека риску потерять хорошее, которым он доволен, чтобы посмотреть, не удастся ли этому человеку приобрести лучшее, без которого ему легко обойтись?
— Вот какие, Саша. Мы с тобою часто
говорили, что организация
женщины едва ли не выше, чем мужчины, что поэтому
женщина едва ли не оттеснит мужчину на второй план в умственной жизни, когда пройдет господство грубого насилия, мы оба с тобою выводили эту вероятность из наблюдения над жизнью; в жизни больше встречается
женщин, чем мужчин, умных от природы; так нам обоим кажется. Ты подтверждал это разными подробностями из анатомии, физиологии.
— Конечно, мой милый. Мы
говорили, отчего до сих пор факты истории так противоречат выводу, который слишком вероятен по наблюдениям над частною жизнью и над устройством организма.
Женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию. Это объяснение достаточное. Но вот другой такой же случай. По размеру физической силы, организм
женщины гораздо слабее; но ведь организм ее крепче, — да?
Это было бы очень важно, если бы явились, наконец,
женщины — медики. Они были бы очень полезны для всех
женщин.
Женщине гораздо легче
говорить с
женщиною, чем с мужчиною. Сколько предотвращалось бы тогда страданий, смертей, сколько несчастий! Надобно попытаться».
Но я, кроме того, замечаю еще вот что:
женщина в пять минут услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много): ты правду
говорил, мой милый, что у него громадный талант.
— Нет, —
говорит светлая красавица, — это не обо мне. Тогда меня не было. Эта
женщина была рабыня. Где нет равенства, там нет меня. Ту царицу звали Астарта. Вот она.
«Повинуйся твоему господину; услаждай лень его в промежутки набегов; ты должна любить его потому что он купил тебя, и если ты не будешь любить его, он убьет тебя», —
говорит она
женщине, лежащей перед нею во прахе.
На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его,
говоря народу, что она покровительствует ему,
женщина чудной красоты даже среди этих красавиц, — и преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над собою Пизистрату, ее любимцу.
И вот должна явиться перед ним
женщина, которую все считают виновной в страшных преступлениях: она должна умереть, губительница Афин, каждый из судей уже решил это в душе; является перед ними Аспазия, эта обвиненная, и они все падают перед нею на землю и
говорят: «Ты не можешь быть судима, ты слишком прекрасна!» Это ли не царство красоты?
— Нет, —
говорит светлая красавица, — меня тогда не было. Они поклонялись
женщине, но не признавали ее равною себе. Они поклонялись ей, но только как источнику наслаждений; человеческого достоинства они еще не признавали в ней! Где нет уважения к
женщине, как к человеку, там нет меня. Ту царицу звали Афродита. Вот она.
Что
говорит она
женщине, почти так же прекрасной, как сама она, бросающей фимиам на ее олтарь?
— Это уж вовсе, вовсе не обо мне, —
говорит светлая красавица. — Он любил ее, пока не касался к ней. Когда она становилась его женою, она становилась его подданною; она должна была трепетать его; он запирал ее; он переставал любить ее. Он охотился, он уезжал на войну, он пировал с своими товарищами, он насиловал своих вассалок, — жена была брошена, заперта, презрена. Ту
женщину, которой касался мужчина, этот мужчина уж не любил тогда. Нет, тогда меня не было. Ту царицу звали «Непорочностью». Вот она.
— Да, —
говорит царица, — ты хотела знать, кто я, ты узнала. Ты хотела узнать мое имя, у меня нет имени, отдельного от той, которой являюсь я, мое имя — ее имя; ты видела, кто я. Нет ничего выше человека, нет ничего выше
женщины. Я та, которой являюсь я, которая любит, которая любима.
Вещь, которую я хочу описать для тебя — швейная; собственно
говоря, две швейные, обе устроенные по одному принципу
женщиною, с которою познакомилась я всего только две недели тому назад, но уж успела очень подружиться.
Шел разговор о богатстве, и Катерине Васильевне показалось, что Соловцов слишком занят мыслями о богатстве; шел разговор о
женщинах, — ей показалось, что Соловцов
говорит о них слишком легко; шел разговор о семейной жизни, — она напрасно усиливалась выгнать из мысли впечатление, что, может быть, жене было бы холодно и тяжело жить с таким мужем.
— Если
женщина, девушка затруднена предрассудками, —
говорил Бьюмонт (не делая уже никаких ни англицизмов, ни американизмов), то и мужчина, — я
говорю о порядочном человеке, — подвергается от этого большим неудобствам. Скажите, как жениться на девушке, которая не испытала простых житейских отношений в смысле отношений, которые возникнут от ее согласия на предложение? Она не может судить, будет ли ей нравиться будничная жизнь с человеком такого характера, как ее жених.