Неточные совпадения
Сели и уселись, и много шептались между
собою, все больше хозяйкин сын со статским, а военный
говорил мало.
И когда, сообразивши все приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки не
говорит по — французски, Жюли взяла с
собою Сержа переводчиком.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог
говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает
себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит
себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно
говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
— Мы все
говорили обо мне, — начал Лопухов: — а ведь это очень нелюбезно с моей стороны, что я все
говорил о
себе. Теперь я хочу быть любезным, —
говорить о вас! Вера Павловна. Знаете, я был о вас еще гораздо худшего мнения, чем вы обо мне. А теперь… ну, да это после. Но все-таки, я не умею отвечать
себе на одно. Отвечайте вы мне. Скоро будет ваша свадьба?
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно
говорила мне о
себе, запретила мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю — сказала, что когда мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее я очень полюбила.
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела
говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за
собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать
себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она
говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
— И формально помолвлены, или только так, между
собою говорили?
А Наполеон I как был хитр, — гораздо хитрее их обоих, да еще при этакой-то хитрости имел,
говорят, гениальный ум, — а как мастерски провел
себя за нос на Эльбу, да еще мало показалось, захотел подальше, и удалось, удалось так, что дотащил
себя за нос до Св.
Опять, в чем еще замечаются амурные дела? — в любовных словах: никаких любовных слов не слышно; да и говорят-то они между
собою мало, — он больше
говорит с Марьей Алексевною.
— Хорошо, Дмитрий Сергеич; люди — эгоисты, так ведь? Вот вы
говорили о
себе, — и я хочу
поговорить о
себе.
Но он действительно держал
себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать
себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он
говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не
говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Разумеется, главным содержанием разговоров Верочки с Лопуховым было не то, какой образ мыслей надобно считать справедливым, но вообще они
говорили между
собою довольно мало, и длинные разговоры у них, бывавшие редко, шли только о предметах посторонних, вроде образа мыслей и тому подобных сюжетов.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было
говорить между
собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других двух.
Я
говорю комплимент не вам, а
себе.
На нее в самом деле было жалко смотреть: она не прикидывалась. Ей было в самом деле больно. Довольно долго ее слова были бессвязны, — так она была сконфужена за
себя; потом мысли ее пришли в порядок, но и бессвязные, и в порядке, они уже не
говорили Лопухову ничего нового. Да и сам он был также расстроен. Он был так занят открытием, которое она сделала ему, что не мог заниматься ее объяснениями по случаю этого открытия. Давши ей наговориться вволю, он сказал...
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты
говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился на это, тот уже почти оградил
себя: он уже чувствует, что может обойтись сам
собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты
говоришь: «не хочу жить на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так
говорит, Верочка?
— Ах, мой милый, да разве трудно до этого додуматься? Ведь я видала семейную жизнь, — я
говорю не про свою семью: она такая особенная, — но ведь у меня есть же подруги, я же бывала в их семействах; боже мой, сколько неприятностей между мужьями и женами — ты не можешь
себе вообразить, мой милый!
Так они
поговорили, — странноватый разговор для первого разговора между женихом и невестой, — и пожали друг другу руки, и пошел
себе Лопухов домой, и Верочка Заперла за ним дверь сама, потому что Матрена засиделась в полпивной, надеясь на то, что ее золото еще долго прохрапит. И действительно, ее золото еще долго храпело.
В теории-то оно понятно; а как видит перед
собою факт, человек-то и умиляется: вы,
говорит, мой благодетель.
— Верочка, мой дружочек, у меня есть просьба к тебе. Нам надобно
поговорить хорошенько. Ты очень тоскуешь по воле. Ну, дай
себе немножко воли, ведь нам надобно
поговорить?
— А если Павлу Константинычу было бы тоже не угодно
говорить хладнокровно, так и я уйду, пожалуй, — мне все равно. Только зачем же вы, Павел Константиныч, позволяете называть
себя такими именами? Марья Алексевна дел не знает, она, верно, думает, что с нами можно бог знает что сделать, а вы чиновник, вы деловой порядок должны знать. Вы скажите ей, что теперь она с Верочкой ничего не сделает, а со мной и того меньше.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал
говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать
себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по
себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
— Дитя мое, вы без вуаля, открыто, ко мне, и
говорите свою фамилию слуге, но это безумство, вы губите
себя, мое дитя!
Отец выпивал, но только когда приходилась нужда невтерпеж, — это реальное горе, или когда доход был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и
говорил: «ну, матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я
себе полтинничек оставил, на радости выпью» — это реальная радость.
— Не исповедуйтесь, Серж, —
говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на
себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
— Дмитрий ничего, хорош: еще дня три — четыре будет тяжеловато, но не тяжеле вчерашнего, а потом станет уж и поправляться. Но о вас, Вера Павловна, я хочу
поговорить с вами серьезно. Вы дурно делаете: зачем не спать по ночам? Ему совершенно не нужна сиделка, да и я не нужен. А
себе вы можете повредить, и совершенно без надобности. Ведь у вас и теперь нервы уж довольно расстроены.
Я и сам не мог вырасти таким, — рос не в такую эпоху; потому-то, что я сам не таков, я и могу не совестясь выражать свое уважение к нему; к сожалению, я не
себя прославляю, когда
говорю про этих людей: славные люди.
Служители судили иначе: «Ну, этого Кирсанов берет в свою палату, — значит, труден»,
говорили они между
собою, а потом больному: «Будь благонадежен: против этого лекаря редкая болезнь может устоять, мастер: и как есть, отец».
Через три — четыре дня Кирсанов, должно быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих выходок; пришел к Лопуховым, был как следует, потом стал
говорить, что он был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она не слышала от мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова за эту скромность, стал сам, в наказание
себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался, извинялся,
говорил, что был болен, и опять выходило как-то дрянно.
— Нет, Настасья Борисовна, вы не имеете права так
говорить о
себе. Мы знаем вас год; да и прежде вас знали многие из нашего общества.
Девушки, которые держали
себя безукоризненно с тех пор, как начиналось ее знакомство с ними,
говорили ей, что прежде когда-то вели дурную жизнь.
И точно: от вина лицо портится, и это не могло вдруг пройти, а тогда уж прошло, и цвет лица у меня стал нежный, и глаза стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла, стала
говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала
себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я уж попривыкла и держать
себя, и
говорить скромнее.
Зачем это нужно знать ей, она не сказывала, и Лопухов не почел
себя вправе прямо
говорить ей о близости кризиса, не видя в ее вопросах ничего, кроме обыкновенной привязанности к жизни.
— Я ничего не
говорю, Александр; я только занимаюсь теоретическими вопросами. Вот еще один. Если в ком-нибудь пробуждается какая-нибудь потребность, — ведет к чему-нибудь хорошему наше старание заглушить в нем эту потребность? Как по — твоему? Не так ли вот: нет, такое старание не ведет ни к чему хорошему. Оно приводит только к тому, что потребность получает утрированный размер, — это вредно, или фальшивое направление, — это и вредно, и гадко, или, заглушаясь, заглушает с
собою и жизнь, — это жаль.
Прежде положим, что существуют три человека, — предположение, не заключающее в
себе ничего невозможного, — предположим, что у одного из них есть тайна, которую он желал бы скрыть и от второго, и в особенности от третьего; предположим, что второй угадывает эту тайну первого, и
говорит ему: делай то, о чем я прошу тебя, или я открою твою тайну третьему.
Он боялся, что когда придет к Лопуховым после ученого разговора с своим другом, то несколько опростоволосится: или покраснеет от волнения, когда в первый раз взглянет на Веру Павловну, или слишком заметно будет избегать смотреть на нее, или что-нибудь такое; нет, он остался и имел полное право остаться доволен
собою за минуту встречи с ней: приятная дружеская улыбка человека, который рад, что возвращается к старым приятелям, от которых должен был оторваться на несколько времени, спокойный взгляд, бойкий и беззаботный разговор человека, не имеющего на душе никаких мыслей, кроме тех, которые беспечно
говорит он, — если бы вы были самая злая сплетница и смотрели на него с величайшим желанием найти что-нибудь не так, вы все-таки не увидели бы в нем ничего другого, кроме как человека, который очень рад, что может, от нечего делать, приятно убить вечер в обществе хороших знакомых.
— Со мною нельзя так
говорить, — Вера Павловна встала, — я не позволю
говорить с
собою темными словами. Осмелься сказать, что ты хотел сказать!
— Конечно, Верочка, очень; об этом что
говорить. Но ведь мы с тобою понимаем, что такое любовь. Разве не в том она, что радуешься радости, страдаешь от страданья того, кого любишь? Муча
себя, ты будешь мучить меня.
Мы требуем для людей полного наслаждения жизнью, — мы должны своею жизнью свидетельствовать, что мы требуем этого не для удовлетворения своим личным страстям, не для
себя лично, а для человека вообще, что мы
говорим только по принципу, а не по пристрастию, по убеждению, а не по личной надобности».
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который
говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет
себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
— Мы уж
говорили, что ваше намерение заменить
себя ею — недостаточное извинение. Но вы этою отговоркою только уличили
себя в новом преступлении. — Рахметов постепенно принимал опять серьезный, хотя и не мрачный тон. — Вы
говорите, что она заменяет вас, — это решено?
Он
говорил, — да тут и говорить-то нечего, это видно само по
себе, — из — за того, чтоб не огорчить его.
Конечно, Лопухов во второй записке
говорит совершенно справедливо, что ни он Рахметову, ни Рахметов ему ни слова не сказал, каково будет содержание разговора Рахметова с Верою Павловною; да ведь Лопухов хорошо знал Рахметова, и что Рахметов думает о каком деле, и как Рахметов будет
говорить в каком случае, ведь порядочные люди понимают друг друга, и не объяснившись между
собою; Лопухов мог бы вперед чуть не слово в слово написать все, что будет
говорить Рахметов Вере Павловне, именно потому-то он и просил Рахметова быть посредником.
Только тут студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с
собою своего профессора; его сборы были слишком недолги, он все еще оставался в своем военном сюртуке, и она гонит его, — «оттуда ты ко мне?»
говорит она, прощаясь.
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем
себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще другая причина. Я хочу
говорить о
себе и о тебе. Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
Поэтому я хладнокровно
говорю, что она нашла очень большую разницу между праздным смотрением на вещи и деятельною работою над ними да пользу
себе и другим.
После той страшно компрометирующей вещи, что Вера Павловна вздумала и нашла
себя способною заниматься медициною, мне уж легко
говорить обо всем: все остальное уж не может так ужасно повредить ей во мнении публики.
Но и об этом нечего
говорить, это понятно само
собою.
На колеснице с ним едет, показывая его народу, прося народ принять его,
говоря народу, что она покровительствует ему, женщина чудной красоты даже среди этих красавиц, — и преклоняясь перед ее красотою, народ отдает власть над
собою Пизистрату, ее любимцу.