Неточные совпадения
Накануне,
в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом, занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил себе чаю и котлетку, сказал, чтоб его не тревожили вечером, потому что он устал и хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили
в 8 часов, потому что у него есть спешные
дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
Этот удовлетворительный для всех результат особенно прочен был именно потому, что восторжествовали консерваторы:
в самом
деле, если бы только пошалил выстрелом на мосту, то ведь,
в сущности, было бы еще сомнительно, дурак ли, или только озорник.
Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их
в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее мужа, и несколько раз попадалась на удочку: какой-то плут взял у нее 5 руб. под залог паспорта, — паспорт вышел краденый, и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей 15, чтобы выпутаться из
дела; другой мошенник заложил за 20 рублей золотые часы, — часы оказались снятыми с убитого, и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из
дела.
А через два
дня после того, как она уехала, приходил статский, только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни
в одном слове не уступала ему и все твердила: «я никаких ваших делов не знаю.
Марья Алексевна на другой же
день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным
в закладе, и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь и на 100 руб. можно сделать два очень хорошие платья.
— Знаю: коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его
в бараний рог согнем.
В мешке
в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно
дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?
— Нет, маменька. Я уж давно сказала вам, что не буду целовать вашей руки. А теперь отпустите меня. Я,
в самом
деле, чувствую себя дурно.
Странен показался Верочке голос матери: он
в самом
деле был мягок и добр, — этого никогда не бывало. Она с недоумением посмотрела на мать. Щеки Марьи Алексевны пылали, и глаза несколько блуждали.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас
дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего
дня, так через неделю после нынешнего
дня, — это все равно. И ты не разочаруешься
в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
—
В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет
дела до моего мнения. До свиданья.
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно не выдержала, — ведь она не была так воздержана на слезы, как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное
дело; она пришла
в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
План Сторешникова был не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала
делу слишком грубую форму, но сущность
дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам
в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и выпить чаю; он всыплет опиуму
в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и
дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только
в том случае, когда вы не будете напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны, как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт
в применении к
делам женщины с мужчиною.
Сторешников чаще и чаще начал думать: а что, как я
в самом
деле возьму да женюсь на ней?
Оказалось, что она не осуществит их
в звания любовницы, — ну, пусть осуществляет
в звании жены; это все равно, главное
дело не звание, а позы, то есть обладание.
Словом, Сторешников с каждым
днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна,
в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом
дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то
в руки! А я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот мне будет опять его заманить, думала, испорчено все
дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
Пошли обедать. Обедали молча. После обеда Верочка ушла
в свою комнату. Павел Константиныч прилег, по обыкновению, соснуть. Но это не удалось ему: только что стал он дремать, вошла Матрена и сказала, что хозяйский человек пришел; хозяйка просит Павла Константиныча сейчас же пожаловать к ней. Матрена вся дрожала, как осиновый лист; ей-то какое
дело дрожать?
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук!
В ответ на «запрещаю!» он объясняет, что дом принадлежит ему! — Анна Петровна подумала, подумала, излила свою скорбь старшей горничной, которая
в этом случае совершенно
разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Анна Петровна ушам своим не верила. Неужели,
в самом
деле, такое благополучие?
Или уж она так озлоблена на мать, что и то самое
дело,
в котором обе должны бы действовать заодно, она хочет вести без матери?
Мать перестала осмеливаться входить
в ее комнату, и когда Верочка сидела там, то есть почти круглый
день, ее не тревожили.
Раз пять или шесть Лопухов был на своем новом уроке, прежде чем Верочка и он увидели друг друга. Он сидел с Федею
в одном конце квартиры, она
в другом конце,
в своей комнате. Но
дело подходило к экзаменам
в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься, и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных
делах, да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности
дела; и
в перемежку с другими объяснениями всяких других семейных
дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
По денежным своим
делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися
в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь
в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился
в таком неприличном состоянии.
Когда он был
в третьем курсе,
дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не
в одной, а
в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Он смотрел на Марью Алексевну, но тут, как нарочно, взглянул на Верочку, — а может быть, и
в самом
деле, нарочно? Может быть, он заметил, что она слегка пожала плечами? «А ведь он увидел, что я покраснела».
Через два
дня учитель опять нашел семейство за чаем и опять отказался от чаю и тем окончательно успокоил Марью Алексевну. Но
в этот раз он увидел за столом еще новое лицо — офицера, перед которым лебезила Марья Алексевна. «А, жених!»
— Все равно, как не осталось бы на свете ни одного бедного, если б исполнилось задушевное желание каждого бедного. Видите, как же не жалки женщины! Столько же жалки, как и бедные. Кому приятно видеть бедных? Вот точно так же неприятно мне видеть женщин с той поры, как я узнал их тайну. А она была мне открыта моею ревнивою невестою
в самый
день обручения. До той поры я очень любил бывать
в обществе женщин; после того, — как рукою сняло. Невеста вылечила.
Я говорю: «я спокойна, мне сносно» — разве это
в самом
деле так?
А вот что
в самом
деле странно, Верочка, — только не нам с тобою, — что ты так спокойна.
Как же они не знают, что без этого нельзя, что это
в самом
деле надобно так сделать и что это непременно сделается, чтобы вовсе никто не был ни беден, ни несчастен.
Нет, им только жалко, а они думают, что
в самом
деле так и останется, как теперь, — немного получше будет, а все так же.
Если бы они это говорили, я бы знала, что умные и добрые люди так думают; а то ведь мне все казалось, что это только я так думаю, потому что я глупенькая девочка, что кроме меня, глупенькой, никто так не думает, никто этого
в самом
деле не ждет.
Через два
дня учитель пришел на урок. Подали самовар, — это всегда приходилось во время урока. Марья Алексевна вышла
в комнату, где учитель занимался с Федею; прежде звала Федю Матрена: учитель хотел остаться на своем месте, потому что ведь он не пьет чаю, и просмотрит
в это время федину тетрадь, но Марья Алексевна просила его пожаловать посидеть с ними, ей нужно поговорить с ним. Он пошел, сел за чайный стол.
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не пьет чаю; по всему было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего
дня она увидела, что учитель даже очень хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками
в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
В самом
деле, какой солидный человек!
Казалось ли только так Верочке, или
в самом
деле так было, кто знает?
Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через два урока она повела
дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета
в 75 к...
Конечно, этак она и рассудила бы
в чужом
деле.
Но уж так устроен человек, что трудно ему судить о своих
делах по общему правилу: охотник он делать исключения
в свою пользу.
Опять,
в чем еще замечаются амурные
дела? —
в любовных словах: никаких любовных слов не слышно; да и говорят-то они между собою мало, — он больше говорит с Марьей Алексевною.
Кажется, чего еще? Марья Алексевна не могла не видеть, что Михаил Иваныч, при всем своем ограниченном уме, рассудил очень основательно; но все-таки вывела
дело уже совершенно начистоту.
Дня через два, через три она вдруг сказала Лопухову, играя с ним и Михаилом Иванычем
в преферанс...
— Благодарю вас. Теперь мое личное
дело разрешено. Вернемся к первому, общему вопросу. Мы начали с того, что человек действует по необходимости, его действия определяются влияниями, под которыми происходят; более сильные влияния берут верх над другими; тут мы и оставили рассуждение, что когда поступок имеет житейскую важность, эти побуждения называются выгодами, игра их
в человеке — соображением выгод, что поэтому человек всегда действует по расчету выгод. Так я передаю связь мыслей?
Мое намерение выставлять
дело, как оно было, а не так, как мне удобнее было бы рассказывать его, делает мне и другую неприятность: я очень недоволен тем, что Марья Алексевна представляется
в смешном виде с размышлениями своими о невесте, которую сочинила Лопухову, с такими же фантастическими отгадываниями содержания книг, которые давал Лопухов Верочке, с рассуждениями о том, не обращал ли людей
в папскую веру Филипп Эгалите и какие сочинения писал Людовик XIV.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе
в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха
делу; но вы сами не будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть,
в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
А оправдать его тоже не годится, потому что любители прекрасных идей и защитники возвышенных стремлений, объявившие материалистов людьми низкими и безнравственными,
в последнее время так отлично зарекомендовали себя со стороны ума, да и со стороны характера,
в глазах всех порядочных людей, материалистов ли, или не материалистов, что защищать кого-нибудь от их порицаний стало
делом излишним, а обращать внимание на их слова стало
делом неприличным.
На следующее же утро после первого разговора с нею Лопухов уже разузнавал о том, как надобно приняться за
дело о ее поступлении
в актрисы.
Через два
дня в «Полицейских ведомостях» было напечатано объявление, что «благородная девица, говорящая по — французски и по — немецки и проч., ищет места гувернантки и что спросить о ней можно у чиновника такого-то,
в Коломне,
в NN улице,
в доме NN».