Неточные совпадения
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные:
другой получал бы гораздо
больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки
большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка,
друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться
другие уроки, и вот уже два года перестал нуждаться и
больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с
другим таким же счастливцем Кирсановым.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в
большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет
другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
Марья Алексевна хотела сделать
большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха,
другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче
других с Верочкой.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще
больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у
другого окна, с
другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке была сигара, а
другая рука у него была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою было аршина два, если не
больше.
Потому, что в нем
больше правды жизни, меньше обольщения, чем у
других поэтов.
Племянник, вместо того чтобы приезжать, приходил, всматривался в людей и, разумеется,
большею частию оставался недоволен обстановкою: в одном семействе слишком надменны; в
другом — мать семейства хороша, отец дурак, в третьем наоборот, и т. д., в иных и можно бы жить, да условия невозможные для Верочки; или надобно говорить по — английски, — она не говорит; или хотят иметь собственно не гувернантку, а няньку, или люди всем хороши, кроме того, что сами бедны, и в квартире нет помещения для гувернантки, кроме детской, с двумя
большими детьми, двумя малютками, нянькою и кормилицею.
— Завтра переезжай, мой
друг; вот адрес.
Больше теперь говорить не стану, чтоб не заметили.
Если нельзя победить врага, если нанесением ему мелочного урона сам делаешь себе
больше урона, то незачем начинать борьбы; поняв это, вы имеете здравый смысл и мужество покоряться невозможности без напрасного деланья вреда себе и
другим, — это также великое достоинство, Марья Алексевна.
— Да она еще какое слово сказала: ежели, говорит, я не хочу, чтобы
другие меня в безобразии видели, так мужа-то я
больше люблю, значит, к нему-то и вовсе не приходится не умывшись на глаза лезть.
— Вы знаете, старых
друзей не вспоминают иначе, как тогда, когда имеют в них надобность. У меня к вам
большая просьба. Я завожу швейную мастерскую. Давайте мне заказы и рекомендуйте меня вашим знакомым. Я сама хорошо шью, и помощницы у меня хорошие, — да вы знаете одну из них.
В азарт она не приходила, а впадала
больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор, на берегу озера, будут любить
друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
Это потому, что у меня нет
большого пристрастия к деньгам; ведь вы знаете, что у разных людей разные пристрастия, не у всех же только к деньгам: у иных пристрастие к балам, у
других — к нарядам или картам, и все такие люди готовы даже разориться для своего пристрастия, и многие разоряются, и никто этому не дивится, что их пристрастие им дороже денег.
Значит, мне еще
большая выгода перед
другими, если я своим пристрастием занимаюсь, и нахожу себе удовольствие без убытка себе, когда
другим их удовольствие стоит денег.
Теперь это дело еще новое; неизвестно, кто из вас
больше способен к нему, так для пробы надобно сначала выбрать на короткое время, а через неделю увидите,
других ли выбрать, или оставить прежних в должности.
Около года Вера Павловна
большую часть дня проводила в мастерской и работала действительно не меньше всякой
другой по количеству времени.
Труднее всего было развить понятие о том, что простые швеи должны все получать одинаковую долю из прибыли, хотя одни успевают зарабатывать
больше жалованья, чем
другие, что швеи, работающие успешнее
других, уже достаточно вознаграждаются за успешность своей работы тем, что успевают зарабатывать
больше платы.
Серж и Жюли были на каком-то далеком и
большом пикнике и возвратились только на
другой день.
Теперь кто пострадает от оспы, так уже виноват сам, а гораздо
больше его близкие: а прежде было не то: некого было винить, кроме гадкого поветрия или гадкого города, села, да разве еще того человека, который, страдая оспою, прикоснулся к
другому, а не заперся в карантин, пока выздоровеет.
Знала Вера Павловна, что это гадкое поветрие еще неотвратимо носится по городам и селам и хватает жертвы даже из самых заботливых рук; — но ведь это еще плохое утешение, когда знаешь только, что «я в твоей беде не виновата, и ты, мой
друг, в ней не виновата»; все-таки каждая из этих обыкновенных историй приносила Вере Павловне много огорчения, а еще гораздо
больше дела: иногда нужно бывало искать, чтобы помочь; чаще искать не было нужды, надобно было только помогать: успокоить, восстановлять бодрость, восстановлять гордость, вразумлять, что «перестань плакать, — как перестанешь, так и не о чем будет плакать».
Компания имела человек пятьдесят или
больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика,
другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять
других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
У одного студента — романтизм, у Дмитрия Сергеича — схематистика, у
другого студента — ригоризм; разумеется, постороннему человеку трудно выдержать такие разыскиванья дольше пяти минут, даже один из споривших, романтик, не выдержал
больше полутора часов, убежал к танцующим, но убежал не без славы.
Но как европейцы между китайцами все на одно лицо и на одни манер только по отношению к китайцам, а на самом деле между европейцами несравненно
больше разнообразия, чем между китайцами, так и в этом, по-видимому, одном типе, разнообразие личностей развивается на разности более многочисленные и более отличающиеся
друг от
друга, чем все разности всех остальных типов разнятся между собою.
— А какое влияние имеет на человека заботливость
других, — сказал Лопухов: — ведь он и сам отчасти подвергается обольщению, что ему нужна, бог знает, какая осторожность, когда видит, что из — за него тревожатся. Ведь вот я мог бы выходить из дому уже дня три, а все продолжал сидеть. Ныне поутру хотел выйти, и еще отложил на день для
большей безопасности.
Но ведь таких работ у каждого мало,
большая часть и ученой работы — чисто механическая; поэтому три четверти времени он видит подле себя жену, и порою они приласкают
друг друга.
—
Друг мой, ты говоришь совершенную правду о том, что честно и бесчестно. Но только я не знаю, к чему ты говоришь ее, и не понимаю, какое отношение может она иметь ко мне. Я ровно ничего тебе не говорил ни о каком намерении рисковать спокойствием жизни, чьей бы то ни было, ни о чем подобном. Ты фантазируешь, и
больше ничего. Я прошу тебя, своего приятеля, не забывать меня, потому что мне, как твоему приятелю, приятно проводить время с тобою, — только. Исполнишь ты мою приятельскую просьбу?
Но если он держал себя не хуже прежнего, то глаза, которые смотрели на него, были расположены замечать многое, чего и не могли бы видеть никакие
другие глава, — да, никакие
другие не могли бы заметить: сам Лопухов, которого Марья Алексевна признала рожденным идти по откупной части, удивлялся непринужденности, которая ни на один миг не изменила Кирсанову, и получал как теоретик
большое удовольствие от наблюдений, против воли заинтересовавших его психологическою замечательностью этого явления с научной точки зрения.
Он на
другой день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал
больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
Кроме как в собраниях этого кружка, он никогда ни у кого не бывал иначе, как по делу, и ни пятью минутами
больше, чем нужно по делу, и у себя никого не принимал и не допускал оставаться иначе, как на том же правиле; он без околичностей объявлял гостю: «мы переговорили о вашем деле; теперь позвольте мне заняться
другими делами, потому что я должен дорожить временем».
Года через два после того, как мы видим его сидящим в кабинете Кирсанова за ньютоновым толкованием на «Апокалипсис», он уехал из Петербурга, сказавши Кирсанову и еще двум — трем самым близким
друзьям, что ему здесь нечего делать
больше, что он сделал все, что мог, что
больше делать можно будет только года через три, что эти три года теперь у него свободны, что он думает воспользоваться ими, как ему кажется нужно для будущей деятельности.
— Нет, это еще только одна сторона вашей вины. Кругом будет гораздо
больше. Но за покаяние награда: помощь в исправлении
другой вины, которую еще можно исправить. Вы теперь спокойна, Вера Павловна?
Если бы вы и он, оба, или хоть один из вас, были люди не развитые, не деликатные или дурные, оно развилось бы в обыкновенную свою форму — вражда между мужем и женою, вы бы грызлись между собою, если бы оба были дурны, или один из вас грыз бы
другого, а
другой был бы сгрызаем, — во всяком случае, была бы семейная каторга, которою мы и любуемся в
большей части супружеств; она, конечно, не помешала бы развиться и любви к
другому, но главная штука была бы в ней, в каторге, в грызении
друг друга.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: «он не хочет этого», и все
больше и
больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех маленьких слов вырастают пять
других маленьких слов: «и мне не хочется этого».
И когда она просыпается поздно поутру, уж вместо всех прежних слов все только борются два слова с одним словом: «не увижусь» — «увижусь» — и так идет все утро; забыто все, забыто все в этой борьбе, и то слово, которое побольше, все хочет удержать при себе маленькое слово, так и хватается за него, так и держит его: «не увижусь»; а маленькое слово все отбегает и пропадает, все отбегает и пропадает: «увижусь»; забыто все, забыто все, в усилиях
большего слова удержать при себе маленькое, да, и оно удерживает его, и зовет на помощь себе
другое маленькое слово, чтобы некуда было отбежать этому прежнему маленькому слову: «нет, не увижусь»… «нет, не увижусь», — да, теперь два слова крепко держат между собою изменчивое самое маленькое слово, некуда уйти ему от них, сжали они его между собою: «нет, не увижусь» — «нет, не увижусь»…
Вот какие были два первые свиданья. Но этот второй обед идет уже как следует; они теперь уже с толком рассказывают
друг другу свои истории, а вчера бог знает, что они говорили; они и смеются, и задумываются, и жалеют
друг друга; каждому из них кажется, что
другой страдал еще
больше… Через полторы недели нанята маленькая дача на Каменном острове, и они поселяются на ней.
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще
другая причина. Я хочу говорить о себе и о тебе. Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться
больше, нежели было, или, в самом деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
Поэтому я хладнокровно говорю, что она нашла очень
большую разницу между праздным смотрением на вещи и деятельною работою над ними да пользу себе и
другим.
Разве только вообще сказать, что та перемена, которая началась в характере вечера Веры Павловны от возобновления знакомства с Кирсановым на Васильевском острове, совершенно развилась теперь, что теперь Кирсановы составляют центр уже довольно
большого числа семейств, все молодых семейств, живущих так же ладно и счастливо, как они, и точно таких же по своим понятиям, как они, и что музыка и пенье, опера и поэзия, всякие — гулянья и танцы наполняют все свободные вечера каждого из этих семейств, потому что каждый вечер есть какое-нибудь сборище у того или
другого семейства или какое-нибудь
другое устройство вечера для разных желающих.
Да человек тысяча или
больше: «здесь не все; кому угодно, обедают особо, у себя»; те старухи, старики, дети, которые не выходили в поле, приготовили все это: «готовить кушанье, заниматься хозяйством, прибирать в комнатах, — это слишком легкая работа для
других рук, — говорит старшая сестра, — ею следует заниматься тем, кто еще не может или уже не может делать ничего
другого».
Да, от
большой северо — восточной реки все пространство на юг до половины полуострова зеленеет и цветет, по всему пространству стоят, как на севере, громадные здания в трех, в четырех верстах
друг от
друга, будто бесчисленные громадные шахматы на исполинской шахматнице.
— «Значит, остались и города для тех, кому нравится в городах?» — «Не очень много таких людей; городов осталось меньше прежнего, — почти только для того, чтобы быть центрами сношений и перевозки товаров, у лучших гаваней, в
других центрах сообщений, но эти города
больше и великолепнее прежних; все туда ездят на несколько дней для разнообразия;
большая часть их жителей беспрестанно сменяется, бывает там для труда, на недолгое время».
Вспомни же свою мастерскую, разве у вас было много средств? разве
больше, чем у
других?» — «Нет, какие ж у нас были средства?» — «А ведь твои швеи имеют в десять раз
больше удобств, в двадцать раз
больше радостей жизни, во сто раз меньше испытывают неприятного, чем
другие, с такими же средствами, какие были у вас.
«Где
другие? — говорит светлая царица, — они везде; многие в театре, одни актерами,
другие музыкантами, третьи зрителями, как нравится кому; иные рассеялись по аудиториям, музеям, сидят в библиотеке; иные в аллеях сада, иные в своих комнатах или чтобы отдохнуть наедине, или с своими детьми, но
больше,
больше всего — это моя тайна.
Милая Полина, мне так понравилась совершенно новая вещь, которую я недавно узнала и которой теперь сама занимаюсь с
большим усердием, что я хочу описать ее тебе. Я уверена, что ты также заинтересуешься ею. Но главное, ты сама, быть может, найдешь возможность заняться чем-нибудь подобным. Это так приятно, мой
друг.
Всего в мастерской 21 комната, из них 2 очень
большие, по 4 окна, одна служит приемною,
другая — столовою; в двух
других, тоже очень
больших, работают; в остальных живут.
Вместо бедности — довольство; вместо грязи — не только чистота, даже некоторая роскошь комнат; вместо грубости — порядочная образованность; все это происходит от двух причин: с одной стороны, увеличивается доход швей, с
другой — достигается очень
большая экономия в их расходах.
— Вот мы уж набрали, — продолжал Кирсанов: — что наши рабочие получают 166 р. 67 к., когда при
другом порядке они имеют только 100 р. Но они получают еще
больше: работая в свою пользу, они трудятся усерднее, потому успешнее, быстрее; положим, когда, при обыкновенном плохом усердии, они успели бы сделать 5 вещей, в нашем примере 5 платьев, они теперь успевают сделать 6, — эта пропорция слишком мала, но положим ее; значит, в то время когда
другое предприятие зарабатывает 5 руб., наше зарабатывает 6 руб.
— Поэтому у наших вдвое
больше дохода, чем у
других, — продолжал Кирсанов.