И когда уже совсем потонула и, кажется, умерла —
взлет (который знаю с первой секунды!) — я — на руках, высоко над Окой, голова под небом, и несут меня «утопленники», собственно — один и, конечно, совсем не утопленник (утопленник — я!), потому что я его безумно люблю и совсем не боюсь, и он не синий, а серый, и жмусь к нему всем своим мокрым лицом и платьем, обняв за шею — по праву всякого утопающего.
Высший подъем творческого горения есть его первый творческий
взлет, его зарождение, а не его завершение, его юность и девственность, его первородность.
Это не свобода любви, а рабство любви, это противно всякому восхождению пола, всякому
взлету любви, всякой победе над тяжестью природного пола.
«Творчество» не есть «жизнь», творчество есть прорыв и
взлет, оно возвышается над «жизнью» и устремлено за границу, за пределы, к трансцендентному.