Но больше всего смеялась Дарья Михайловна, когда Пигасов пустился
рассуждать о любви и уверять, что и о нем вздыхали, что одна пылкая немка называла его даже «аппетитным Африканчиком и хрипунчиком».
Лаптеву было неприятно, что его жена, молодая женщина, которой нет еще и 22 лет, так серьезно и холодно
рассуждает о любви. Он догадывался, почему это так.
Он, наконец, доболтался до того, что уже начал
рассуждать о любви, о женщинах, о своем будущем, о том, как он понимает счастье и чего требует от судьбы…
Но мало и этого, деятельность любви для людей, признающих жизнь в благе животной личности, представляет такие затруднения, что проявления ее становятся не только мучительными, но часто и невозможными. «Надо не
рассуждать о любви, — говорят обыкновенно люди, не понимающие жизни, а предаваться тому непосредственному чувству предпочтения, пристрастия к людям, которое испытываешь, и это-то и есть настоящая любовь».
Но дело в том, что не
рассуждать о любви могут только те люди, которые уже употребили свой разум на понимание жизни и отреклись от блага личной жизни; те же люди, которые не поняли жизни и существуют для блага животной личности, не могут не рассуждать.
Неточные совпадения
Я не смею задуматься, — не говорю
о том, чтобы
рассуждать вслух, —
о любви,
о красоте,
о моих отношениях к человечеству,
о природе,
о равенстве и счастии людей,
о поэзии,
о Боге.
Ей на руку было уже и то, что он пускался в отвлеченности,
рассуждал о честности взаимных отношений,
о долге,
о святости
любви и брака…
Дело в том, что Егор Егорыч дорогой, когда она ехала с ним в Москву, очень много
рассуждал о разных евангелических догматах, и по преимуществу
о незлобии, терпении, смиренномудрии и
любви ко всем, даже врагам своим; Сусанна хоть и молча, но внимала ему всей душой.
— Я знаю, ты мыслишь, что я был причиной Вериной смерти. Но подумай, разве я любил ее меньше, чем ты? Странно ты
рассуждаешь… Я был строг, а разве это мешало ей делать, что она хочет? Я пренебрег достоинством отца, я смиренно согнул свою шею, когда она не побоялась моего проклятья и поехала… туда. А ты — ты-то не просила ее остаться и не плакала, старая, пока я не велел замолчать? Разве я родил ее такой жестокой? Не твердил я ей
о Боге,
о смирении,
о любви?
Благо жизни такого человека в
любви, как благо растения в свете, и потому, как ничем незакрытое, растение не может спрашивать и не спрашивает, в какую сторону ему расти, и хорош ли свет, не подождать ли ему другого, лучшего, а берет тот единый свет, который есть в мире, и тянется к нему, — так и отрекшийся от блага личности человек не
рассуждает о том, что ему отдать из отнятого от других людей и каким любимым существам, и нет ли какой еще лучшей
любви, чем та, которая заявляет требования, — а отдает себя, свое существование той
любви, которая доступна ему и есть перед ним.