Неточные совпадения
Я делал, что хотел, особенно с тех пор, как я расстался с последним моим гувернером-французом, который никак не мог привыкнуть к мысли, что он упал «как бомба» (comme une bombe) в Россию, и с ожесточенным выражением
на лице по целым
дням валялся
на постели.
Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и
дело вскакивали
на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев.
Матушка, однако же, прибавила, что она позвала ее с дочерью
на завтрашний
день обедать (услыхав слово «с дочерью», я ткнул нос в тарелку), — потому что она все-таки соседка, и с именем.
— Это какая-то гордячка, — говорила она
на следующий
день. — И подумаешь — чего гордиться — avec sa mine de grisette! [С повадкой гризетки (фр.).]
Я изнывал в отсутствии Зинаиды: ничего мне
на ум не шло, все из рук валилось, я по целым
дням напряженно думал о ней…
Помнится, она несколько
дней сряду была очень холодна со мною, я совсем заробел и, трусливо забегая к ним во флигель, старался держаться около старухи княгини, несмотря
на то, что она очень бранилась и кричала именно в это время: ее вексельные
дела шли плохо, и она уже имела два объяснения с квартальным.
— Вдруг — шум, хохот, факелы, бубны
на берегу… Это толпа вакханок бежит с песнями, с криком. Уж тут ваше
дело нарисовать картину, господин поэт… только я бы хотела, чтобы факелы были красны и очень бы дымились и чтобы глаза у вакханок блестели под венками, а венки должны быть темные. Не забудьте также тигровых кож и чаш — и золота, много золота.
Дни проходили. Зинаида становилась все странней, все непонятней. Однажды я вошел к ней и увидел ее сидящей
на соломенном стуле, с головой, прижатой к острому краю стола. Она выпрямилась… все лицо ее было облито слезами.
Уже я не думал более о Малевском, хотя Беловзоров с каждым
днем становился все грознее и грознее и глядел
на увертливого графа, как волк
на барана; да я ни о чем и ни о ком не думал.
Я так был весел и горд весь этот
день, я так живо сохранял
на моем лице ощущение Зинаидиных поцелуев, я с таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, я так лелеял свое неожиданное счастие, что мне становилось даже страшно, не хотелось даже увидеть ее, виновницу этих новых ощущений.
Зато
на следующий
день, отправляясь во флигель, я чувствовал большое смущение, которое напрасно старался скрыть под личиною скромной развязности, приличной человеку, желающему дать знать, что он умеет сохранить тайну.
— Вы предпочитаете tête-à-tête?.. [С глазу
на глаз? (фр.).] Ну, вольному воля, спасенному… рай, — промолвила она вздохнувши. — Ступайте же, Беловзоров, хлопочите. Мне лошадь нужна к завтрашнему
дню.
Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного кресла и читал ей своим ровным и звучным голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но матушка слушала его без внимания и, увидавши меня, спросила, где я пропадал целый
день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где и бог знает с кем. «Да я гулял один», — хотел было я ответить, но посмотрел
на отца и почему-то промолчал.
В течение следующих пяти, шести
дней я почти не видел Зинаиды: она сказывалась больною, что не мешало, однако, обычным посетителям флигеля являться — как они выражались —
на свое дежурство — всем, кроме Майданова, который тотчас падал духом и скучал, как только не имел случая восторгаться.
— Коли уж
дело пошло
на сочинения, — сказала она, — так пускай каждый расскажет что-нибудь непременно выдуманное.
На следующий
день я видел Зинаиду только мельком: она ездила куда-то с княгинею
на извозчике. Зато я видел Лушина, который, впрочем, едва удостоил меня привета, и Малевского. Молодой граф осклабился и дружелюбно заговорил со мною. Из всех посетителей флигелька он один умел втереться к нам в дом и полюбился матушке. Отец его не жаловал и обращался с ним до оскорбительности вежливо.
Матушка
на следующий
день объявила, что переезжает в город.
Помнится, я пробродил целый
день, но в сад не заходил и ни разу не взглянул
на флигель — а вечером я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько
дней тому назад вашему сиятельству в одном доме указали
на дверь; а теперь я не буду входить с вами в объяснения, но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас выброшу в окошко.
— Ну, ничего, — продолжал Лушин, — не робейте. Главное
дело: жить нормально и не поддаваться увлечениям. А что пользы? Куда бы волна ни понесла — все худо; человек хоть
на камне стой, да
на своих ногах. Я вот кашляю… а Беловзоров — слыхали вы?
Отец мой каждый
день выезжал верхом; у него была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и злая. Ее звали Электрик. Кроме отца,
на ней никто ездить не мог. Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать и уже надел шпоры. Я стал просить его взять меня с собою.
Я принялся расхаживать взад и вперед вдоль берега, ведя за собой лошадей и бранясь с Электриком, который
на ходу то и
дело дергал головой, встряхивался, фыркал, ржал; а когда я останавливался, попеременно рыл копытом землю, с визгом кусал моего клепера в шею, словом, вел себя как избалованный pur sang.
В самое утро того
дня, когда с ним сделался удар, он начал было письмо ко мне
на французском языке.
Прошло года четыре. Я только что вышел из университета и не знал еще хорошенько, что мне начать с собою, в какую дверь стучаться: шлялся пока без
дела. В один прекрасный вечер я в театре встретил Майданова. Он успел жениться и поступить
на службу; но я не нашел в нем перемены. Он так же ненужно восторгался и так же внезапно падал духом.
Майданов дал мне адрес Зинаиды. Она остановилась в гостинице Демут. Старые воспоминания во мне расшевелились… я дал себе слово
на другой же
день посетить бывшую мою «пассию». Но встретились какие-то
дела: прошла неделя, другая, и когда я, наконец, отправился в гостиницу Демут и спросил госпожу Дольскую — я узнал, что она четыре
дня тому назад умерла почти внезапно от родов.
О молодость! молодость! тебе нет ни до чего
дела, ты как будто бы обладаешь всеми сокровищами вселенной, даже грусть тебя тешит, даже печаль тебе к лицу, ты самоуверенна и дерзка, ты говоришь: я одна живу — смотрите! а у самой
дни бегут и исчезают без следа и без счета, и все в тебе исчезает, как воск
на солнце, как снег…
Неточные совпадения
Батюшка пришлет денежки, чем бы их попридержать — и куды!.. пошел кутить: ездит
на извозчике, каждый
день ты доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь — и посылает
на толкучий продавать новый фрак.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев
на землях и у того и у другого.
Городничий. Да, он отправился
на один
день по весьма важному
делу.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или
на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста
на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею
на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)