Неточные совпадения
— Очень просто. Мне
было восемнадцать лет, когда я первый раз приволокнулся за одной весьма миленькой барышней; но я ухаживал за ней так, как будто дело это
было мне не внове: точно так, как я ухаживал потом за другими. Собственно говоря, в первый и последний раз я влюбился лет шести в свою няню; но этому очень давно. Подробности наших отношений изгладились из
моей памяти, да если б я их и помнил, кого это может интересовать?
— Так как же
быть? — начал хозяин. — В
моей первой любви тоже не много занимательного: я ни в кого не влюблялся до знакомства с Анной Ивановной,
моей теперешней женой, — и все у нас шло как по маслу: отцы нас сосватали, мы очень скоро полюбились друг другу и вступили в брак не мешкая.
Моя сказка двумя словами сказывается. Я, господа, признаюсь, поднимая вопрос о первой любви, — надеялся на вас, не скажу старых, но и не молодых холостяков. Разве вы нас чем-нибудь потешите, Владимир Петрович?
Мой отец, человек еще молодой и очень красивый, женился на ней по расчету; она
была старше его десятью годами.
Это предчувствие, это ожидание проникло весь
мой состав: я дышал им, оно катилось по
моим жилам в каждой капле крови… ему
было суждено скоро сбыться.
«Как бы с ними познакомиться?» —
было первою
моею мыслью, как только я проснулся поутру.
В этом письме, написанном безграмотным языком и неопрятным почерком, княгиня просила матушку оказать ей покровительство: матушка
моя, по словам княгини,
была хорошо знакома с значительными людьми, от которых зависела ее участь и участь ее детей, так как у ней
были очень важные процессы.
Отец почтительно ей поклонился и проводил ее до двери передней. Я стоял тут же в своей куцей куртке и глядел на пол, словно к смерти приговоренный. Обращение Зинаиды со мной меня окончательно убило. Каково же
было мое удивление, когда, проходя мимо меня, она скороговоркой и с прежним ласковым выражением в глазах шепнула мне...
Через заднее крыльцо пробрался я в свою комнату. Дядька
мой спал на полу, и мне пришлось перешагнуть через него; он проснулся, увидал меня и доложил, что матушка опять на меня рассердилась и опять хотела послать за мною, но что отец ее удержал. (Я никогда не ложился спать, не простившись с матушкой и не испросивши ее благословения.) Нечего
было делать!
Он почти не занимался
моим воспитанием, но никогда не оскорблял меня; он уважал
мою свободу — он даже
был, если можно так выразиться, вежлив со мною… только он не допускал меня до себя.
Редкие припадки его расположения ко мне никогда не
были вызваны
моими безмолвными, но понятными мольбами: они приходили всегда неожиданно.
Размышляя впоследствии о характере
моего отца, я пришел к тому заключению, что ему
было не до меня и не до семейной жизни; он любил другое и насладился этим другим вполне.
Отец
мой прежде всего и больше всего хотел жить — и жил…
Быть может, он предчувствовал, что ему не придется долго пользоваться «штукой» жизни: он умер сорока двух лет.
«Я кокетка, я без сердца, я актерская натура, — сказала она ему однажды в
моем присутствии, — а, хорошо! так подайте ж вашу руку, я воткну в нее булавку, вам
будет стыдно этого молодого человека, вам
будет больно, а все-таки вы, господин правдивый человек, извольте смеяться».
Я не мог слышать, о чем говорила матушка, да и мне
было не до того; помню только, что по окончании объяснения она велела позвать меня к себе в кабинет и с большим неудовольствием отозвалась о
моих частых посещениях у княгини, которая, по ее словам,
была une femme capable de tout.
Слезы Зинаиды меня совершенно сбили с толку: я решительно не знал, на какой мысли остановиться, и сам готов
был плакать: я все-таки
был ребенком, несмотря на
мои шестнадцать лет.
Я так
был весел и горд весь этот день, я так живо сохранял на
моем лице ощущение Зинаидиных поцелуев, я с таким содроганием восторга вспоминал каждое ее слово, я так лелеял свое неожиданное счастие, что мне становилось даже страшно, не хотелось даже увидеть ее, виновницу этих новых ощущений.
— Ну, это
мое дело, мсьё
мой зверь. В таком случае я попрошу Петра Васильевича… (
Моего отца звали Петром Васильевичем. Я удивился тому, что она так легко и свободно упомянула его имя, точно она
была уверена в его готовности услужить ей.)
Мне приятно
было думать, что Зинаида не может, однако, не отдать справедливости
моей решимости,
моему героизму…
— Я, ей-богу, никак не ожидал, — продолжал Малевский, — в
моих словах, кажется, ничего не
было такого… у меня и в мыслях не
было оскорбить вас… Простите меня.
Отца не
было дома; но матушка, которая с некоторого времени находилась в состоянии почти постоянного глухого раздражения, обратила внимание на
мой фатальный вид и сказала мне за ужином: «Чего ты дуешься, как мышь на крупу?» Я только снисходительно усмехнулся в ответ и подумал: «Если б они знали!» Пробило одиннадцать часов; я ушел к себе, но не раздевался, я выжидал полночи; наконец, пробила и она.
Показался человек… боже
мой! это
был мой отец!
— Что с вами? что с вами, Володя? — твердила она и, видя, что я не отвечаю ей и не перестаю плакать, вздумала
было поцеловать
мою мокрую щеку.
— Я все знаю; зачем же вы играли мною?.. На что вам нужна
была моя любовь?
От него я узнал, что между отцом и матушкой произошла страшная сцена (а в девичьей все
было слышно до единого слова; многое
было сказано по-французски — да горничная Маша пять лет жила у швеи из Парижа и все понимала); что матушка
моя упрекала отца в неверности, в знакомстве с соседней барышней, что отец сперва оправдывался, потом вспыхнул и в свою очередь сказал какое-то жестокое слово, «якобы об ихних летах», отчего матушка заплакала; что матушка также упомянула о векселе, будто бы данном старой княгине, и очень о ней дурно отзывалась и о барышне также, и что тут отец ей пригрозил.
Помнится, я пробродил целый день, но в сад не заходил и ни разу не взглянул на флигель — а вечером я
был свидетелем удивительного происшествия: отец
мой вывел графа Малевского под руку через залу в переднюю и, в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству в одном доме указали на дверь; а теперь я не
буду входить с вами в объяснения, но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас выброшу в окошко.
— Я? — повторил я горестно, и сердце у меня задрожало по-прежнему под влиянием неотразимого, невыразимого обаяния. — Я? Поверьте, Зинаида Александровна, что бы вы ни сделали, как бы вы ни мучили меня, я
буду любить и обожать вас до конца дней
моих.
Мы переехали в город. Не скоро я отделался от прошедшего, не скоро принялся за работу. Рана
моя медленно заживала; но собственно против отца у меня не
было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в
моих глазах… пускай психологи объяснят это противоречие, как знают. Однажды я шел по бульвару и, к неописанной
моей радости, столкнулся с Лушиным. Я его любил за его прямой и нелицемерный нрав, да притом он
был мне дорог по воспоминаниям, которые он во мне возбуждал. Я бросился к нему.
Отец
мой каждый день выезжал верхом; у него
была славная рыже-чалая английская лошадь, с длинной тонкой шеей и длинными ногами, неутомимая и злая. Ее звали Электрик. Кроме отца, на ней никто ездить не мог. Однажды он пришел ко мне в добром расположении духа, чего с ним давно не бывало; он собирался выехать и уже надел шпоры. Я стал просить его взять меня с собою.
Я не отвечал ему; он попросил у меня табаку. Чтобы отвязаться от него (к тому же нетерпение меня мучило), я сделал несколько шагов к тому направлению, куда удалился отец; потом прошел переулочек до конца, повернул за угол и остановился. На улице, в сорока шагах от меня, пред раскрытым окном деревянного домика, спиной ко мне стоял
мой отец; он опирался грудью на оконницу, а в домике, до половины скрытая занавеской, сидела женщина в темном платье и разговаривала с отцом; эта женщина
была Зинаида.
Но я тут же почувствовал, что, сколько бы я ни жил, забыть это движение, взгляд, улыбку Зинаиды
было для меня навсегда невозможно, что образ ее, этот новый, внезапно представший передо мною образ, навсегда запечатлелся в
моей памяти.
— Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец
мой московский. Вы понимаете — после той истории… вам это все должно
быть хорошо известно (Майданов значительно улыбнулся)… ей не легко
было составить себе партию;
были последствия… но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам
будет очень рада. Она еще похорошела.
Я это думал, я воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти кудри — в тесном ящике, в сырой подземной тьме — тут же, недалеко от меня, пока еще живого, и, может
быть, в нескольких шагах от
моего отца…
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи
мои; это такой народ, что на жизнь
мою готовы покуситься.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже
мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту.
Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Оробели? А в
моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Хлестаков. Я — признаюсь, это
моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?