Неточные совпадения
— Что, Петр,
не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859 года,
выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Толпа дворовых
не высыпала на крыльцо встречать господ; показалась всего одна девочка лет двенадцати, а вслед за ней
вышел из дому молодой парень, очень похожий на Петра, одетый в серую ливрейную куртку [Ливрейная куртка — короткая ливрея, повседневная одежда молодого слуги.] с белыми гербовыми пуговицами, слуга Павла Петровича Кирсанова.
Он
вышел в отставку, несмотря на просьбы приятелей, на увещания начальников, и отправился вслед за княгиней; года четыре провел он в чужих краях, то гоняясь за нею, то с намерением теряя ее из виду; он стыдился самого себя, он негодовал на свое малодушие… но ничто
не помогало.
— Да кто его презирает? — возразил Базаров. — А я все-таки скажу, что человек, который всю свою жизнь поставил на карту женской любви и, когда ему эту карту убили, раскис и опустился до того, что ни на что
не стал способен, этакой человек —
не мужчина,
не самец. Ты говоришь, что он несчастлив: тебе лучше знать; но дурь из него
не вся
вышла. Я уверен, что он
не шутя воображает себя дельным человеком, потому что читает Галиньяшку и раз в месяц избавит мужика от экзекуции.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович
вышел к ним навстречу в сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они шли по ту сторону беседки и
не могли его видеть.
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а
выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы друг друга
не можем.
Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и
не хотела сделать; все у ней
выходило, как дети говорят, — нарочно, то есть
не просто,
не естественно.
Базаров, который лишь изредка вставлял в разговор насмешливое слово, — он занимался больше шампанским, — громко зевнул, встал и,
не прощаясь с хозяйкой,
вышел вон вместе с Аркадием. Ситников вскочил вслед за ними.
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты
не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит.
Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно
вышла замуж, хотя, по мнению моему,
выйти за богатого старика — дело ничуть
не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам
не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Княжна молча встала с кресла и первая
вышла из гостиной. Все отправились вслед за ней в столовую. Казачок в ливрее с шумом отодвинул от стола обложенное подушками, также заветное, кресло, в которое опустилась княжна; Катя, разливавшая чай, первой ей подала чашку с раскрашенным гербом. Старуха положила себе меду в чашку (она находила, что пить чай с сахаром и грешно и дорого, хотя сама
не тратила копейки ни на что) и вдруг спросила хриплым голосом...
Покойного Одинцова она едва выносила (она
вышла за него по расчету, хотя она, вероятно,
не согласилась бы сделаться его женой, если б она
не считала его за доброго человека) и получила тайное отвращение ко всем мужчинам, которых представляла себе
не иначе как неопрятными, тяжелыми и вялыми, бессильно докучливыми существами.
Базаров объявил ей о своем отъезде
не с мыслию испытать ее, посмотреть, что из этого
выйдет: он никогда
не «сочинял».
— Слушаю-с, — со вздохом отвечал Тимофеич.
Выйдя из дома, он обеими руками нахлобучил себе картуз на голову, взобрался на убогие беговые дрожки, оставленные им у ворот, и поплелся рысцой, только
не в направлении города.
Он прошелся по комнате, потом вдруг приблизился к ней, торопливо сказал «прощайте», стиснул ей руку так, что она чуть
не вскрикнула, и
вышел вон.
— Вы меня
не поняли, — прошептала она с торопливым испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула… Базаров закусил губы и
вышел.
— По непринужденности обращения, — заметил Аркадию Базаров, — и по игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца
не слишком притеснены. Да вот и он сам
выходит на крыльцо своего жилища. Услыхал, знать, колокольчик. Он, он — узнаю его фигуру. Эге-ге! как он, однако, поседел, бедняга!
— Мне его по знакомству старый товарищ
высылает, — поспешно проговорил Василий Иванович, — но мы, например, и о френологии [Френология — псевдонаука о зависимости психики человека от наружной формы черепа.] имеем понятие, — прибавил он, обращаясь, впрочем, более к Аркадию и указывая на стоявшую на шкафе небольшую гипсовую головку, разбитую на нумерованные четыреугольники, — нам и Шенлейн [Шенлейн, Радемахер — немецкие ученые, медики.]
не остался безызвестен, и Радемахер.
Обед, хотя наскоро сготовленный,
вышел очень хороший, даже обильный; только вино немного, как говорится, подгуляло: почти черный херес, купленный Тимофеичем в городе у знакомого купца, отзывался
не то медью,
не то канифолью; и мухи тоже мешали.
— Ну да, священник; он у нас… кушать будет… Я этого
не ожидал и даже
не советовал… но как-то так
вышло… он меня
не понял… Ну, и Арина Власьевна… Притом же он у нас очень хороший и рассудительный человек.
— Нет! — говорил он на следующий день Аркадию, — уеду отсюда завтра. Скучно; работать хочется, а здесь нельзя. Отправлюсь опять к вам в деревню; я же там все свои препараты оставил. У вас, по крайней мере, запереться можно. А то здесь отец мне твердит: «Мой кабинет к твоим услугам — никто тебе мешать
не будет»; а сам от меня ни на шаг. Да и совестно как-то от него запираться. Ну и мать тоже. Я слышу, как она вздыхает за стеной, а
выйдешь к ней — и сказать ей нечего.
— Да… чуть было
не забыл тебе сказать… Вели-ка завтра наших лошадей к Федоту
выслать на подставу.
Но Василий Иванович,
не оборачиваясь, только рукой махнул и
вышел. Возвратясь в спальню, он застал свою жену в постели и начал молиться шепотом, чтобы ее
не разбудить. Однако она проснулась.
— Я их теперь нарвала, а то станет жарко и
выйти нельзя. Только теперь и дышишь. Совсем я расслабела от этого жару. Уж я боюсь,
не заболею ли я?
Но Базаров
не дождался конца его фразы и
вышел.
— Вы думаете? — промолвила она. — Что ж? я
не вижу препятствий… Я рада за Катю… и за Аркадия Николаича. Разумеется, я подожду ответа отца. Я его самого к нему пошлю. Но вот и
выходит, что я была права вчера, когда я говорила вам, что мы оба уже старые люди… Как это я ничего
не видала? Это меня удивляет!
— Чего на свете
не бывает! — ответил Базаров, поклонился и
вышел.
Сначала Анна Сергеевна боялась, как бы зрелище их счастия
не показалось ей самой немного тягостным; но
вышло совершенно напротив: это зрелище
не только
не отягощало ее, оно ее занимало, оно ее умилило наконец.
Василий Иванович замахал на жену обеими руками; она закусила губу, чтобы
не заплакать, и
вышла вон.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И
выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор
не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я любил вас! это и прежде
не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
Анна Сергеевна недавно
вышла замуж,
не по любви, но по убеждению, за одного из будущих русских деятелей, человека очень умного, законника, с крепким практическим смыслом, твердою волей и замечательным даром слова, — человека еще молодого, доброго и холодного как лед.