А Павел Петрович вернулся в свой изящный кабинет, оклеенный по стенам
красивыми обоями дикого цвета, с развешанным оружием на пестром персидском ковре, с ореховою мебелью, обитой темно-зеленым трипом, с библиотекой renaissance [В стиле эпохи Возрождения (фр.).] из старого черного дуба, с бронзовыми статуэтками на великолепном письменном столе, с камином…
Свежие,
красивые обои на стенах, шелковые пестрые занавесы у окон, ковры, трюмо, камин, мягкая щегольская мебель — все свидетельствовало о нежной внимательности хозяев к Фоме Фомичу.
Неточные совпадения
Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои
красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и
оба глаза и оттолкнула. Она хотела итти, но он удержал ее.
Хозяйка села за самовар и сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, — у самовара с хозяйкой и на противоположном конце гостиной — около
красивой жены посланника в черном бархате и с черными резкими бровями. Разговор в
обоих центрах, как и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая, на чем остановиться.
На
обоих окнах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень
красивыми рядками.
— А — а, — протянул офицер с таким видом, как будто он одинаково не одобряет и Мазепу, и Жолкевского, а затем удалился с отцом в кабинет. Через четверть часа
оба вышли оттуда и уселись в коляску. Мать и тетки осторожно, но с тревогой следили из окон за уезжавшими. Кажется, они боялись, что отца арестовали… А нам казалось странным, что такая
красивая, чистенькая и приятная фигура может возбуждать тревогу…
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами
красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и
оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком: