Неточные совпадения
Аркаша…» — беспрестанно вертелось у него в голове; он пытался думать о чем-нибудь
другом, и опять возвращались те же мысли.
— Слышь, Митюха, — подхватил
другой, тут же стоявший ямщик с руками, засунутыми в задние прорехи тулупа, — барин-то тебя как прозвал? Толстобородый и есть.
И он и Базаров заснули скоро, но
другие лица в доме долго еще не спали.
На
другое утро Базаров раньше всех проснулся и вышел из дома.
Павел Петрович взглянул на Аркадия, как бы желая сказать ему: «Учтив твой
друг, признаться».
Еще прежние туда-сюда; тогда у них были — ну, там Шиллер, [Шиллер Фридрих (1759–1805) — великий немецкий поэт, автор пьес «Коварство и любовь», «Разбойники» и др.] что ли, Гётте [Гетте — искаженное произношение имени Вольфганга Гёте (1749–1832) — великого немецкого поэта и философа;
друг Шиллера.
— Очень хорошо-с. Ну, а насчет
других, в людском быту принятых, постановлений вы придерживаетесь такого же отрицательного направления?
Предчувствуя неизбежную разлуку, он хотел, по крайней мере, остаться ее
другом, как будто дружба с такою женщиной была возможна…
Как отравленный, бродил он с места на место; он еще выезжал, он сохранил все привычки светского человека; он мог похвастаться двумя-тремя новыми победами; но он уже не ждал ничего особенного ни от себя, ни от
других и ничего не предпринимал.
Это время было труднее для Павла Петровича, чем для всякого
другого: потеряв свое прошедшее, он все потерял.
И те и
другие считали его гордецом; и те и
другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель; в 1815 году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская революция 1848 года заставила Людовика-Филиппа отречься от престола и бежать в Англию, где он и умер.] за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность.
Захотел ли он скрыть от самых стен, что у него происходило на лице, по
другой ли какой причине, только он встал, отстегнул тяжелые занавески окон и опять бросился на диван.
— В
другой раз, когда привыкнуть успеет, — снисходительно промолвил Аркадий, и оба приятеля удалились.
— А вот почему. Сегодня я сижу да читаю Пушкина… помнится, «Цыгане» мне попались… Вдруг Аркадий подходит ко мне и молча, с этаким ласковым сожалением на лице, тихонько, как у ребенка, отнял у меня книгу и положил передо мной
другую, немецкую… улыбнулся и ушел, и Пушкина унес.
Они не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права
других; они требуют исполнения обязанностей в отношении к ним, и потому они сами исполняют свои обязанности.
Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто,
другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public…
— Это совершенно
другой вопрос. Мне вовсе не приходится объяснять вам теперь, почему я сижу сложа руки, как вы изволите выражаться. Я хочу только сказать, что аристократизм — принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Я говорил это Аркадию на
другой день его приезда и повторяю теперь вам. Не так ли, Николай?
— Чем
другим, а этим грехом не грешны, — произнес сквозь зубы Базаров.
Оба приятеля вышли. Братья остались наедине и сперва только посматривали
друг на
друга.
На
другой день он уехал с Базаровым в ***. Молодежь в Марьине пожалела об их отъезде; Дуняша даже всплакнула… но старичкам вздохнулось легко.
Основная его работа — «Трактат об ощущениях» (1754).] только приемы у него были
другие, более современные.
— Я советую тебе,
друг мой, съездить с визитом к губернатору, — сказал он Аркадию, — ты понимаешь, я тебе это советую не потому, чтоб я придерживался старинных понятий о необходимости ездить к властям на поклон, а просто потому, что губернатор порядочный человек; притом же ты, вероятно, желаешь познакомиться с здешним обществом… ведь ты не медведь, надеюсь? А он послезавтра дает большой бал.
(Действительно, приятели, возвратясь к себе в номер, нашли там карточку с загнутыми углами и с именем Ситникова, на одной стороне по-французски, на
другой — славянскою вязью.
[Вязь — старославянский шрифт, в котором все буквы связаны и переходят одна в
другую.])
Госпожа Кукшина роняла свои вопросы один за
другим с изнеженной небрежностию, не дожидаясь ответов; избалованные дети так говорят с своими няньками.
За первою бутылкой шампанского последовала
другая, третья и даже четвертая…
Он ласкал всех — одних с оттенком гадливости,
других с оттенком уважения; рассыпался «en vrai chevalier français» [Как истинный французский рыцарь (фр.).] перед дамами и беспрестанно смеялся крупным, звучным и одиноким смехом, как оно и следует сановнику.
Звук ее голоса не выходил у него из ушей; самые складки ее платья, казалось, ложились у ней иначе, чем у
других, стройнее и шире, и движения ее были особенно плавны и естественны в одно и то же время.
Разговор на этом прекратился. Оба молодых человека уехали тотчас после ужина. Кукшина нервически-злобно, но не без робости, засмеялась им вослед: ее самолюбие было глубоко уязвлено тем, что ни тот, ни
другой не обратил на нее внимания. Она оставалась позже всех на бале и в четвертом часу ночи протанцевала польку-мазурку с Ситниковым на парижский манер. Этим поучительным зрелищем и завершился губернаторский праздник.
Но судьба сулила ей
другое.
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди
друг на
друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех
других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
— Что за чудесная женщина Анна Сергеевна, — воскликнул Аркадий, оставшись наедине с своим
другом в отведенной им комнате.
Она строго его придерживалась и заставляла
других ему покоряться.
Катя всегда сжималась под зорким взглядом сестры, а Аркадий, как оно и следует влюбленному человеку, вблизи своего предмета уже не мог обращать внимание ни на что
другое; но хорошо ему было с одной Катей.
Кровь его загоралась, как только он вспоминал о ней; он легко сладил бы с своею кровью, но что-то
другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость.
— Я вижу, вы меня знаете мало, хотя вы и уверяете, что все люди
друг на
друга похожи и что их изучать не стоит. Я вам когда-нибудь расскажу свою жизнь… но вы мне прежде расскажете свою.
— Это уже не мое дело; это дело
другого разбирать, какая моя цена. Главное, надо уметь отдаться.
— Я не играл… — начал было Аркадий и умолк. Он чувствовал, что слезы приступали к его главам, а ему не хотелось заплакать перед своим насмешливым
другом.
— Как хотите, — продолжала она, — а мне все-таки что-то говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими
друзьями. Я уверена, что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет наконец?
Он начал представлять себе Анну Сергеевну, потом
другие черты понемногу проступили сквозь красивый облик молодой вдовы.
Одинцова не изъявила особенного удивления, когда на
другой день Аркадий сказал ей, что уезжает с Базаровым; она казалась рассеянною и усталою.
— Да, да, — заговорил Базаров, — урок вам, юный
друг мой, поучительный некий пример. Черт знает, что за вздор! Каждый человек на ниточке висит, бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе всякие неприятности, портит свою жизнь.
Двадцать пять верст показались Аркадию за целых пятьдесят. Но вот на скате пологого холма открылась наконец небольшая деревушка, где жили родители Базарова. Рядом с нею, в молодой березовой рощице, виднелся дворянский домик под соломенною крышей. У первой избы стояли два мужика в шапках и бранились. «Большая ты свинья, — говорил один
другому, — а хуже малого поросенка». — «А твоя жена — колдунья», — возражал
другой.
— Извините меня, глупую. — Старушка высморкалась и, нагиная голову то направо, то налево, тщательно утерла один глаз после
другого. — Извините вы меня. Ведь я так и думала, что умру, не дождусь моего го… o… o…лубчика.
— Вот тебе на! Презабавный старикашка и добрейший, — прибавил Базаров, как только Василий Иванович вышел. — Такой же чудак, как твой, только в
другом роде. Много уж очень болтает.
— Я уже не говорю о том, что я, например, не без чувствительных для себя пожертвований, посадил мужиков на оброк и отдал им свою землю исполу. [«Отдать землю исполу» — отдавать землю в аренду за половину урожая.] Я считал это своим долгом, самое благоразумие в этом случае повелевает, хотя
другие владельцы даже не помышляют об этом: я говорю о науках, об образовании.
— Да; вот я вижу у тебя — «
Друг здравия» [«
Друг здравия» — врачебная газета, издававшаяся в Петербурге с 1833 по 1869 год.] на тысяча восемьсот пятьдесят пятый год, — заметил Базаров.
— Хочу, да одно
другому не мешает.
— А то здесь
другой доктор приезжает к больному, — продолжал с каким-то отчаяньем Василий Иванович, — а больной уже ad patres; [Отправился к праотцам (лат.).] человек и не пускает доктора, говорит: теперь больше не надо. Тот этого не ожидал, сконфузился и спрашивает: «Что, барин перед смертью икал?» — «Икали-с». — «И много икал?» — «Много». — «А, ну — это хорошо», — да и верть назад. Ха-ха-ха!
Теперь настало такое время, — да и слава богу! — что каждый должен собственными руками пропитание себе доставать, на
других нечего надеяться: надо трудиться самому.