Неточные совпадения
— Евгений Васильев, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу
все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху плоским, книзу заостренным носом,
большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум.
— Жив и нисколько не изменился.
Все так же брюзжит. Вообще ты
больших перемен в Марьине не найдешь.
Весь облик Аркадиева дяди, изящный и породистый, сохранил юношескую стройность и то стремление вверх, прочь от земли, которое
большею частью исчезает после двадцатых годов.
Он без нужды растягивал свою речь, избегал слова «папаша» и даже раз заменил его словом «отец», произнесенным, правда, сквозь зубы; с излишнею развязностью налил себе в стакан гораздо
больше вина, чем самому хотелось, и выпил
все вино.
Но Аркадий уже не слушал его и убежал с террасы. Николай Петрович посмотрел ему вслед и в смущенье опустился на стул. Сердце его забилось… Представилась ли ему в это мгновение неизбежная странность будущих отношений между им и сыном, сознавал ли он, что едва ли не
большее бы уважение оказал ему Аркадий, если б он вовсе не касался этого дела, упрекал ли он самого себя в слабости — сказать трудно;
все эти чувства были в нем, но в виде ощущений — и то неясных; а с лица не сходила краска, и сердце билось.
Она несла
большую чашку какао и, поставив ее перед Павлом Петровичем,
вся застыдилась: горячая кровь разлилась алою волной под тонкою кожицей ее миловидного лица.
— Да, — проговорил он, ни на кого не глядя, — беда пожить этак годков пять в деревне, в отдалении от великих умов! Как раз дурак дураком станешь. Ты стараешься не забыть того, чему тебя учили, а там — хвать! — оказывается, что
все это вздор, и тебе говорят, что путные люди этакими пустяками
больше не занимаются и что ты, мол, отсталый колпак. [Отсталый колпак — в то время старики носили ночные колпаки.] Что делать! Видно, молодежь, точно, умнее нас.
Молодой слуга в ливрее ввел обоих приятелей в
большую комнату, меблированную дурно, как
все комнаты русских гостиниц, но уставленную цветами.
В разговорах с Анной Сергеевной он еще
больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение ко
всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе.
— Что делать-с! Отец меня ждет; нельзя мне
больше мешкать. Впрочем, вы можете прочесть «Pelouse et Frémy, Notions générales de Chimie»; [Пелуз и Фреми. Общие основы химии (фр.).] книга хорошая и написана ясно. Вы в ней найдете
все, что нужно.
— Года два сряду; потом мы наезжали. Мы вели бродячую жизнь;
больше все по городам шлялись.
Завидя издали Николая Петровича, он, чтобы заявить свое рвение, бросал щепкой в пробегавшего мимо поросенка или грозился полунагому мальчишке, а впрочем,
больше все спал.
Он встречался с ней
большею частью по утрам рано, в саду или на дворе; в комнату к ней он не захаживал, и она
всего раз подошла к его двери, чтобы спросить его — купать ли ей Митю или нет?
Неожиданный поступок Павла Петровича запугал
всех людей в доме, а ее
больше всех; один Прокофьич не смутился и толковал, что и в его время господа дирывались, «только благородные господа между собою, а этаких прощелыг они бы за грубость на конюшне отодрать велели».
— Ведь вы свободны, — произнес немного погодя Базаров.
Больше ничего нельзя было разобрать; шаги удалились…
все затихло.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее
большие прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая
весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
Придерживая свой засаленный шлафрок двумя пальцами на желудке и покуривая трубочку, он с наслаждением слушал Базарова, и чем
больше злости было в его выходках, тем добродушнее хохотал, выказывая
все свои черные зубы до единого, его осчастливленный отец.
Знакомцы наши изменились в последнее время:
все как будто похорошели и возмужали; один Павел Петрович похудел, что, впрочем, придавало еще
больше изящества и грансеньйорства его выразительным чертам…
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и
большая честь вам, да
все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Запиши
всех, кто только ходил бить челом на меня, и вот этих
больше всего писак, писак, которые закручивали им просьбы.
Анна Андреевна. Послушай, Осип, а какие глаза
больше всего нравятся твоему барину?
Осип. Любит он, по рассмотрению, что как придется.
Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем
больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.