Неточные совпадения
В качестве охотника посещая Жиздринский уезд, сошелся я в
поле и познакомился
с одним калужским мелким помещиком, Полутыкиным, страстным охотником и, следовательно, отличным человеком.
Зато никто не мог сравниться
с Ермолаем в искусстве ловить весной, в
полую воду, рыбу, доставать руками раков, отыскивать по чутью дичь, подманивать перепелов, вынашивать ястребов, добывать соловьев
с «лешевой дудкой»,
с «кукушкиным перелетом»…
Последний дворовый человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался
с ним дружелюбно; а мужики сначала
с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в
поле, но потом отпускали
с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали
с ним в разговоры…
Солнце так и било
с синего, потемневшего неба; прямо перед нами, на другом берегу, желтело овсяное
поле, кое-где проросшее полынью, и хоть бы один колос пошевельнулся.
Однажды осенью, на возвратном пути
с отъезжего
поля, я простудился и занемог.
Однажды, скитаясь
с Ермолаем по
полям за куропатками, завидел я в стороне заброшенный сад и отправился туда. Только что я вошел в опушку, вальдшнеп со стуком поднялся из куста; я выстрелил, и в то же мгновенье, в нескольких шагах от меня, раздался крик: испуганное лицо молодой девушки выглянуло из-за деревьев и тотчас скрылось. Ермолай подбежал ко мне. «Что вы здесь стреляете: здесь живет помещик».
Но после двух или трех сшибок
с помещицами он объявил, что отказывается от всякого посредничества между особами женского
пола.
Уже я
с трудом различал отдаленные предметы;
поле неясно белело вокруг; за ним,
с каждым мгновением надвигаясь громадными клубами, вздымался угрюмый мрак.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув
полы своего армяка. Ильюша сидел рядом
с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская
с него взора, медленно достал из-под
полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос, понюхал
с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье.
Уже несколько часов бродил я
с ружьем по
полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы в постоялый двор на большой Курской дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который
с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
Павел кинулся вперед
с поднятыми руками, и конторщик тяжко покатился на
пол.
Сидит он обыкновенно в таких случаях если не по правую руку губернатора, то и не в далеком от него расстоянии; в начале обеда более придерживается чувства собственного достоинства и, закинувшись назад, но не оборачивая головы, сбоку пускает взор вниз по круглым затылкам и стоячим воротникам гостей; зато к концу стола развеселяется, начинает улыбаться во все стороны (в направлении губернатора он
с начала обеда улыбался), а иногда даже предлагает тост в честь прекрасного
пола, украшения нашей планеты, по его словам.
Если нет у ней гостя, сидит себе моя Татьяна Борисовна под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и
поливает,
с котятами играет по целым часам, голубей кормит…
Какие они им подносят перспективные виды собственных комнат
с щеткой на правом плане, грядкой сору на вылощенном
полу, желтым самоваром на столе возле окна и самим хозяином, в халате и ермолке,
с ярким бликом света на щеке!
Яков зарылся у себя в карманах, достал грош и наметил его зубом. Рядчик вынул из-под
полы кафтана новый кожаный кошелек, не торопясь распутал шнурок и, насыпав множество мелочи на руку, выбрал новенький грош. Обалдуй подставил свой затасканный картуз
с обломанным и отставшим козырьком; Яков кинул в него свой грош, рядчик — свой.
Высоко надо мной, тяжело и резко рассекая воздух крылами, пролетел осторожный ворон, повернул голову, посмотрел на меня сбоку, взмыл и, отрывисто каркая, скрылся за лесом; большое стадо голубей резво пронеслось
с гумна и, внезапно закружившись столбом, хлопотливо расселось по
полю — признак осени!
Отцу Пантелея Еремеича досталось имение уже разоренное; он в свою очередь тоже сильно «пожуировал» и, умирая, оставил единственному своему наследнику Пантелею заложенное сельцо Бессоново,
с тридцатью пятью душами мужеска и семидесятью шестью женска
пола да четырнадцать десятин
с осьминником неудобной земли в пустоши Колобродовой, на которые, впрочем, никаких крепостей в бумагах покойника не оказалось.
— Зачем жаловаться! — подхватили другие. — А
с нехриста того мы свое возьмем! Он от нас не уйдет! Мы его, значит, как зайца в
поле…
На жидке не было шапки: он держал ее под мышкой, ноги он вдел не в самые стремена, а в ремни стремян; разорванные
полы его кафтана висели
с обеих сторон седла.
Бывало, сядет он на Малек-Аделя и поедет — не по соседям, он
с ними по-прежнему не знался, а через их
поля, мимо усадеб…
Он мгновенно перепрыгнул через плетень и
с криком: «Малек-Адель! Малек-Адель!» — побежал прямо в
поле.
Он выпустил шею жида; тот так и грохнулся на
пол. Чертопханов подхватил его, усадил на скамью, влил ему в горло стакан водки — привел его в чувство. И, приведши его в чувство, вступил
с ним в разговор.
Чертопханов перестал скитаться из угла в угол; он сидел весь красный,
с помутившимися глазами, которые он то опускал на
пол, то упорно устремлял в темное окно; вставал, наливал себе водки, выпивал ее, опять садился, опять уставлял глаза в одну точку и не шевелился — только дыхание его учащалось и лицо все более краснело.
Чертопханов толкнул его ногою, примолвив: «Вставай, ворона!» Потом отвязал недоуздок от яслей, снял и сбросил на землю попону — и, грубо повернув в стойле послушную лошадь, вывел ее вон на двор, а со двора в
поле, к крайнему изумлению сторожа, который никак не мог понять, куда это барин отправляется ночью,
с невзнузданною лошадью в поводу?
Кругом — плоские, унылые места:
поля, все
поля, кое-где кустики, овраги — и опять
поля, и больше все пар,
с редкой, сорной травою.
Мимо бесконечных обозов, мимо постоялых двориков
с шипящим самоваром под навесом, раскрытыми настежь воротами и колодезем, от одного села до другого, через необозримые
поля, вдоль зеленых конопляников, долго, долго едете вы.
Сороки перелетают
с ракиты на ракиту; бабы,
с длинными граблями в руках, бредут в
поле; прохожий человек в поношенном нанковом кафтане,
с котомкой за плечами, плетется усталым шагом; грузная помещичья карета, запряженная шестериком рослых и разбитых лошадей, плывет вам навстречу.