Неточные совпадения
Четверть часа спустя Федя
с фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено, собака свернулась у
ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два, собака
с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Ермолай был человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок
с виду; сильно любил выпить, не уживался на месте, на ходу шмыгал
ногами и переваливался
с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст пятьдесят в сутки.
Он плясал; то
с удальством потряхивал, то, словно замирая, поводил маленькой лысой головкой, вытягивал жилистую шею, топотал
ногами на месте, иногда,
с заметным трудом, сгибал колени.
К
ногам графа большой серебряный таз поставят
с водой; он и смотрит в воду на голубков.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы
с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под
ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Около получаса шел я так,
с трудом переставляя
ноги.
Сидя без шапок и в старых полушубках на самых бойких клячонках, мчатся они
с веселым гиканьем и криком, болтая руками и
ногами, высоко подпрыгивают, звонко хохочут.
Легкая пыль желтым столбом поднимается и несется по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши, впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя
ногу, скачет какой-нибудь рыжий космач,
с репейниками в спутанной гриве.
— Ось сломалась… перегорела, — мрачно отвечал он и
с таким негодованием поправил вдруг шлею на пристяжной, что та совсем покачнулась было набок, однако устояла, фыркнула, встряхнулась и преспокойно начала чесать себе зубом ниже колена передней
ноги.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер в голубой ливрее
с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать
с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой нос молодого дюжего парня, только что взятого барином от сохи, но уже успевшего в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе
с сапогом и собственной вашей
ноги вплоть до самого вертлюга…
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих
ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы
с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Несколько мужиков в пустых телегах попались нам навстречу; они ехали
с гумна и пели песни, подпрыгивая всем телом и болтая
ногами на воздухе; но при виде нашей коляски и старосты внезапно умолкли, сняли свои зимние шапки (дело было летом) и приподнялись, как бы ожидая приказаний.
Мальчишки в длинных рубашонках
с воплем бежали в избы, ложились брюхом на высокий порог, свешивали головы, закидывали
ноги кверху и таким образом весьма проворно перекатывались за дверь, в темные сени, откуда уже и не показывались.
Старик вытянул свою темно-бурую, сморщенную шею, криво разинул посиневшие губы, сиплым голосом произнес: «Заступись, государь!» — и снова стукнул лбом в землю. Молодой мужик тоже поклонился. Аркадий Павлыч
с достоинством посмотрел на их затылки, закинул голову и расставил немного
ноги.
На одной изображена была легавая собака
с голубым ошейником и надписью: «Вот моя отрада»; у
ног собаки текла река, а на противоположном берегу реки под сосною сидел заяц непомерной величины,
с приподнятым ухом.
— Вот и соврал, — перебил его парень, рябой и белобрысый,
с красным галстухом и разорванными локтями, — ты и по пашпорту ходил, да от тебя копейки оброку господа не видали, и себе гроша не заработал: насилу
ноги домой приволок, да
с тех пор все в одном кафтанишке живешь.
Белая молния озарила лесника
с головы до
ног, трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул
с удвоенной силой.
«Сичас, сичас!» — раздался тоненький голосок, послышался топот босых
ног, засов заскрипел, и девочка, лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой,
с фонарем в руке, показалась на пороге.
Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне еще печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась
с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые
ноги висели, не шевелясь.
Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо косились назад на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников; помещичьи кони, высланные степными дворянами за сто, за двести верст, под надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых конюхов, махали своими длинными шеями, топали
ногами, грызли со скуки надолбы; саврасые вятки плотно прижимались друг к дружке; в величавой неподвижности, словно львы, стояли широкозадые рысаки
с волнистыми хвостами и косматыми лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые.
В улицах, образованных телегами, толпились люди всякого звания, возраста и вида: барышники, в синих кафтанах и высоких шапках, лукаво высматривали и выжидали покупщиков; лупоглазые, кудрявые цыгане метались взад и вперед, как угорелые, глядели лошадям в зубы, поднимали им
ноги и хвосты, кричали, бранились, служили посредниками, метали жребий или увивались около какого-нибудь ремонтера в фуражке и военной шинели
с бобром.
—
Ноги отличные! —
с убеждением возразил Ситников: — а зад-то… извольте посмотреть… печь печью, хоть выспись.
Немец заметил страницу, встал, положил книгу в карман и сел, не без труда, на свою куцую, бракованную кобылу, которая визжала и подбрыкивала от малейшего прикосновения; Архип встрепенулся, задергал разом обоими поводьями, заболтал
ногами и сдвинул наконец
с места свою ошеломленную и придавленную лошаденку.
Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая
ноги, вместе
с моей собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка.
Он бойко поглядывал кругом, подсунув под себя руки, беспечно болтал и постукивал
ногами, обутыми в щегольские сапоги
с оторочкой.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь,
с трудом топотал и шаркал ослабевшими
ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Прошло несколько мгновений… Она притихла, подняла голову, вскочила, оглянулась и всплеснула руками; хотела было бежать за ним, но
ноги у ней подкосились — она упала на колени… Я не выдержал и бросился к ней; но едва успела она вглядеться в меня, как откуда взялись силы — она
с слабым криком поднялась и исчезла за деревьями, оставив разбросанные цветы на земле.
Меня обносили за столом, холодно и надменно встречали, наконец не замечали вовсе; мне не давали даже вмешиваться в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно, в Москве,
с восхищением облобызал бы прах
ног моих, край моей шинели…
Турманом слетел Чертопханов
с коня, выхватил кинжал, подбежал, растопыря
ноги, к собакам,
с яростными заклинаниями вырвал у них истерзанного зайца и, перекосясь всем лицом, погрузил ему в горло кинжал по самую рукоятку… погрузил и загоготал. Тихон Иваныч показался в опушке. «Го-го-го-го-го-го-го-го!» — завопил вторично Чертопханов… «Го-го-го-го», — спокойно повторил его товарищ.
Он пихнул его
ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил хлеб долой
с носа и пошел, словно на цыпочках, в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек в первый раз приехал, а
с ним вот как поступают.
На жидке не было шапки: он держал ее под мышкой,
ноги он вдел не в самые стремена, а в ремни стремян; разорванные полы его кафтана висели
с обеих сторон седла.
— Коли ты царь, — промолвил
с расстановкой Чертопханов (а он отроду и не слыхивал о Шекспире), — подай мне все твое царство за моего коня — так и того не возьму! — Сказал, захохотал, поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на воздухе, на одних задних
ногах, словно волчком или юлою — и марш-марш! Так и засверкал по жнивью. А охотник (князь, говорят, был богатейший) шапку оземь — да как грянется лицом в шапку!
С полчаса так пролежал.
— Ну, посуди, Лейба, друг мой, — ты умный человек: кому, как не старому хозяину, дался бы Малек-Адель в руки! Ведь он и оседлал его, и взнуздал, и попону
с него снял — вон она на сене лежит!.. Просто как дома распоряжался! Ведь всякого другого, не хозяина, Малек-Адель под
ноги бы смял! Гвалт поднял бы такой, всю деревню бы переполошил! Согласен ты со мною?
Чертопханов толкнул его
ногою, примолвив: «Вставай, ворона!» Потом отвязал недоуздок от яслей, снял и сбросил на землю попону — и, грубо повернув в стойле послушную лошадь, вывел ее вон на двор, а со двора в поле, к крайнему изумлению сторожа, который никак не мог понять, куда это барин отправляется ночью,
с невзнузданною лошадью в поводу?
—
С самого того случая, — продолжала Лукерья, — стала я сохнуть, чахнуть; чернота на меня нашла; трудно мне стало ходить, а там уже — полно и
ногами владеть; ни стоять, ни сидеть не могу; все бы лежала.
Вот кладут ковер на телегу, ставят в
ноги ящик
с самоваром.