Неточные совпадения
Проезжающие по большой орловской
дороге молодые чиновники и другие незанятые люди (купцам, погруженным в свои полосатые перины, не до того) до сих пор еще могут заметить в недальнем расстоянии от большого села Троицкого огромный деревянный дом в два этажа, совершенно заброшенный,
с провалившейся крышей и наглухо забитыми окнами, выдвинутый на самую
дорогу.
«Вот как только я выйду на тот угол, — думал я про себя, — тут сейчас и будет
дорога, а
с версту крюку я дал!»
Легкая пыль желтым столбом поднимается и несется по
дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши, впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя ногу, скачет какой-нибудь рыжий космач,
с репейниками в спутанной гриве.
— Покойников во всяк час видеть можно, —
с уверенностью подхватил Ильюшка, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья… — Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидеть, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть на церковную да все на
дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по
дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая,
с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на
дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь
с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Я возвращался
с охоты в тряской тележке и, подавленный душным зноем летнего облачного дня (известно, что в такие дни жара бывает иногда еще несноснее, чем в ясные, особенно когда нет ветра), дремал и покачивался,
с угрюмым терпением предавая всего себя на съедение мелкой белой пыли, беспрестанно поднимавшейся
с выбитой
дороги из-под рассохшихся и дребезжавших колес, — как вдруг внимание мое было возбуждено необыкновенным беспокойством и тревожными телодвижениями моего кучера, до этого мгновения еще крепче дремавшего, чем я.
Я слез и постоял некоторое время на
дороге, смутно предаваясь чувству неприятного недоумения. Правое колесо почти совершенно подвернулось под телегу и, казалось,
с немым отчаянием поднимало кверху свою ступицу.
«
С ними надобно обращаться, как
с детьми, — говорит он в таком случае, — невежество, mon cher; il faut prendre cela en considération» [
Дорогой мой; надо принять это во внимание (фр.).].
Даже курицы стремились ускоренной рысью в подворотню; один бойкий петух
с черной грудью, похожей на атласный жилет, и красным хвостом, закрученным на самый гребень, остался было на
дороге и уже совсем собрался кричать, да вдруг сконфузился и тоже побежал.
(Аркадий Павлыч шагнул вперед, да, вероятно, вспомнил о моем присутствии, отвернулся и положил руки в карманы.) Je vous demande bien pardon, mon cher [Прошу извинить меня,
дорогой мой (фр.)], — сказал он
с принужденной улыбкой, значительно понизив голос.
Уже несколько часов бродил я
с ружьем по полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы в постоялый двор на большой Курской
дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который
с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
И живет-то купец по простоте, по-русскому, по-нашинскому: поедешь
с ним в
дорогу — он пьет чай, и ты пей чай; что он кушает, то и ты кушай.
Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперед
с трудом.
Не весело также переправляться через животрепещущие мостики, спускаться в овраги, перебираться вброд через болотистые ручьи; не весело ехать, целые сутки ехать по зеленоватому морю больших
дорог или, чего Боже сохрани, загрязнуть на несколько часов перед пестрым верстовым столбом
с цифрами: 22 на одной стороне и 23 на другой; не весело по неделям питаться яйцами, молоком и хваленым ржаным хлебом…
Погода прекрасная; кротко синеет майское небо; гладкие молодые листья ракит блестят, словно вымытые; широкая, ровная
дорога вся покрыта той мелкой травой
с красноватым стебельком, которую так охотно щиплют овцы; направо и налево, по длинным скатам пологих холмов, тихо зыблется зеленая рожь; жидкими пятнами скользят по ней тени небольших тучек.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат на глыбочках; грачи на
дороге останавливаются, глядят на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону; на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок,
с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали
с пыльной
дороги, серыми тучами носились над зелеными конопляниками.
Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться
с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась
с потемневшим небом. Я сходил большими шагами по
дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он
с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог.
Дорогой он ехал больше шагом, враскачку, глядел по сторонам, покуривал табак из коротенького чубучка и ни о чем не размышлял; разве возьмет да подумает про себя: «Чертопхановы чего захотят — уж добьются! шалишь!» — и ухмыльнется; ну, а
с прибытием домой пошла статья другая.
Филофей задергал вожжами, закричал тонким-тонким голосом: «Эх вы, махонькие!» — братья его подскочили
с обеих сторон, подстегнули под брюхо пристяжных — и тарантас тронулся, свернул из ворот на улицу; кудластый хотел было махнуть к себе на двор, но Филофей образумил его несколькими ударами кнута — и вот мы уже выскочили из деревни и покатили по довольно ровной
дороге, между сплошными кустами густого орешника.
Я приподнялся. Тарантас стоял на ровном месте по самой середине большой
дороги; обернувшись
с козел ко мне лицом, широко раскрыв глаза (я даже удивился, я не воображал, что они у него такие большие), Филофей значительно и таинственно шептал...
— Би-и-да, —
с расстановкой, вполголоса, промолвил Филофей и, нерешительно чмокнув, стал понукать лошадей. Но в это самое мгновенье что-то вдруг словно сорвалось, рявкнуло, ухнуло — и большущая развалистая телега, запряженная тройкой поджарых коней, круто, вихрем обогнула нас, заскакала вперед и тотчас пошла шагом, загораживая
дорогу.
Но дня два спустя он
с удовольствием известил меня, что в ту самую ночь, когда мы
с Филофеем ездили в Тулу, — и на той же самой
дороге — какого-то купца ограбили и убили.