Неточные совпадения
Их что разнимать — то
хуже, да и рук марать
не стоит».
— Барин-то, кажется, заснул, — промолвил Ермолай после небольшого молчания. — Ты к лекарю
не ходи, Арина:
хуже будет.
Плохое дело
не знать поутру, чем к вечеру сыт будешь!
— А вот это, — подхватил Радилов, указывая мне на человека высокого и
худого, которого я при входе в гостиную
не заметил, — это Федор Михеич… Ну-ка, Федя, покажи свое искусство гостю. Что ты забился в угол-то?
Потом сказал Александр Владимирыч, что помещику грешно
не заботиться о благосостоянии крестьян, что крестьяне от Бога поручены, что, наконец, если здраво рассудить, их выгоды и наши выгоды — все едино: им хорошо — нам хорошо, им
худо — нам
худо… и что, следовательно, грешно и нерассудительно
не соглашаться из пустяков…
Все лицо его было невелико,
худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие, черные, жидким блеском блестевшие глаза; они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке, — на его языке по крайней мере, —
не было слов.
(Я сам
не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно
худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего
не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Я
не тотчас ему ответил: до того поразила меня его наружность. Вообразите себе карлика лет пятидесяти с маленьким, смуглым и сморщенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми черными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Все тело его было чрезвычайно тщедушно и
худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд.
— Живу, как Господь велит, — промолвил он наконец, — а чтобы, то есть, промышлять — нет, ничем
не промышляю. Неразумен я больно, с мальства; работаю пока мочно, работник-то я
плохой… где мне! Здоровья нет, и руки глупы. Ну, весной соловьев ловлю.
— Ничем я этак
не занят… работник я
плохой. Грамоте, однако, разумею.
Все ее тело было мало и
худо, но очень стройно и ловко, а красивое личико поразительно сходно с лицом самого Касьяна, хотя Касьян красавцем
не был.
И в самом деле, ничего съестного он в деревне
не нашел, водопой для лошадей был
плохой.
— Да притом, — продолжал он, — и мужики-то
плохие, опальные. Особенно там две семьи; еще батюшка покойный, дай Бог ему царство небесное, их
не жаловал, больно
не жаловал. А у меня, скажу вам, такая примета: коли отец вор, то и сын вор; уж там как хотите… О, кровь, кровь — великое дело! Я, признаться вам откровенно, из тех-то двух семей и без очереди в солдаты отдавал и так рассовывал — кой-куды; да
не переводятся, что будешь делать? Плодущи, проклятые.
В одно прекрасное утро моя старая девица,
не говоря
худого слова, велела оседлать себе лошадь и отправилась к Татьяне Борисовне.
Должно сказать правду:
не отличался ты излишним остроумием; природа
не одарила тебя ни памятью, ни прилежанием; в университете считался ты одним из самых
плохих студентов; на лекциях ты спал, на экзаменах — молчал торжественно; но у кого сияли радостью глаза, у кого захватывало дыхание от успеха, от удачи товарища?
Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка
не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые, полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются
худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой, на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет наконец этот невыносимый зной.
«Что ж тебе здесь оставаться! все равно;
хуже не будет.
Он бы «перервал пополам» всякого, кто бы хоть отдаленно намекнул на то, что новый Малек-Адель, кажись,
не старый; он принимал поздравления с «благополучной находкой» от немногих лиц, с которыми ему приходилось сталкиваться; но он
не искал этих поздравлений, он пуще прежнего избегал столкновений с людьми — знак
плохой!
И ни пить, ни есть
не хочется: все
хуже да
хуже.
— А что будешь делать? Лгать
не хочу — сперва очень томно было; а потом привыкла, обтерпелась — ничего; иным еще
хуже бывает.
— Ну, зимою, конечно, мне
хуже: потому — темно; свечку зажечь жалко, да и к чему? Я хоть грамоте знаю и читать завсегда охоча была, но что читать? Книг здесь нет никаких, да хоть бы и были, как я буду держать ее, книгу-то? Отец Алексей мне, для рассеянности, принес календарь, да видит, что пользы нет, взял да унес опять. Однако хоть и темно, а все слушать есть что: сверчок затрещит али мышь где скрестись станет. Вот тут-то хорошо:
не думать!