Неточные совпадения
На пороге избы встретил меня
старик — лысый, низкого роста, плечистый и плотный — сам Хорь.
На заре Федя разбудил меня. Этот веселый, бойкий парень очень мне нравился; да и, сколько я мог заметить, у старого Хоря он тоже был любимцем. Они оба весьма любезно друг над другом подтрунивали.
Старик вышел ко мне навстречу. Оттого ли, что я провел ночь под его кровом, по другой ли какой причине, только Хорь гораздо ласковее вчерашнего обошелся со мной.
— Дома Хорь? — раздался за дверью знакомый голос, и Калиныч вошел в избу с пучком полевой земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря.
Старик радушно его приветствовал. Я с изумлением поглядел
на Калиныча: признаюсь, я не ожидал таких «нежностей» от мужика.
«Чего,
старик, разжалобился?» Но Хорь подпирал щеку рукой, закрывал глаза и продолжал жаловаться
на свою долю…
Вот этого-то Степушку я встретил
на берегу Исты в обществе другого
старика.
Старик поплевал
на червяка и закинул удочку.
К концу обеда Федор Михеич начал было «славить» хозяев и гостя, но Радилов взглянул
на меня и попросил его замолчать;
старик провел рукой по губам, заморгал глазами, поклонился и присел опять, но уже
на самый край стула.
— Ну, подойди, подойди, — заговорил
старик, — чего стыдишься? Благодари тетку, прощен… Вот, батюшка, рекомендую, — продолжал он, показывая
на Митю, — и родной племянник, а не слажу никак. Пришли последние времена! (Мы друг другу поклонились.) Ну, говори, что ты там такое напутал? За что
на тебя жалуются, сказывай.
— Не
на твои ли деньги? ась? Ну, ну, хорошо, скажу ему, скажу. Только не знаю, — продолжал
старик с недовольным лицом, — этот Гарпенченко, прости Господи, жила: векселя скупает, деньги в рост отдает, именья с молотка приобретает… И кто его в нашу сторону занес? Ох, уж эти мне заезжие! Не скоро от него толку добьешься; а впрочем, посмотрим.
— А я, батюшка, не жалуюсь. И слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я,
старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще
на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
Сучок побежал за шестом. Во все время моего разговора с бедным
стариком охотник Владимир поглядывал
на него с презрительной улыбкой.
— Ну, пойдем, — сказал я, — пойдем,
старик! Кучер нас
на улице дожидается.
Старик неохотно встал и вышел за мной
на улицу. Кучер мой находился в раздраженном состоянии духа: он собрался было попоить лошадей, но воды в колодце оказалось чрезвычайно мало, и вкус ее был нехороший, а это, как говорят кучера, первое дело… Однако при виде
старика он осклабился, закивал головой и воскликнул...
Я тотчас сообщил кучеру его предложение; Ерофей объявил свое согласие и въехал
на двор. Пока он с обдуманной хлопотливостью отпрягал лошадей,
старик стоял, прислонясь плечом к воротам, и невесело посматривал то
на него, то
на меня. Он как будто недоумевал: его, сколько я мог заметить, не слишком радовало наше внезапное посещение.
Он вздохнул и потупился. Я, признаюсь, с совершенным изумлением посмотрел
на странного
старика. Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный… Я не слыхал ничего подобного.
— Поздно узнал, — отвечал
старик. — Да что! кому как
на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец
на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку не жить
на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой Господь его душу!
— А что,
старик, скажи правду, тебе, чай, хочется
на родине-то побывать?
В нескольких шагах от двери, подле грязной лужи, в которой беззаботно плескались три утки, стояло
на коленках два мужика: один —
старик лет шестидесяти, другой — малый лет двадцати, оба в замашных заплатанных рубахах,
на босу ногу и подпоясанные веревками.
Старик вытянул свою темно-бурую, сморщенную шею, криво разинул посиневшие губы, сиплым голосом произнес: «Заступись, государь!» — и снова стукнул лбом в землю. Молодой мужик тоже поклонился. Аркадий Павлыч с достоинством посмотрел
на их затылки, закинул голову и расставил немного ноги.
— А отчего недоимка за тобой завелась? — грозно спросил г. Пеночкин. (
Старик понурил голову.) — Чай, пьянствовать любишь, по кабакам шататься? (
Старик разинул было рот.) Знаю я вас, — с запальчивостью продолжал Аркадий Павлыч, — ваше дело пить да
на печи лежать, а хороший мужик за вас отвечай.
— Батюшка, Аркадий Павлыч, — с отчаяньем заговорил
старик, — помилуй, заступись, — какой я грубиян? Как перед Господом Богом говорю, невмоготу приходится. Невзлюбил меня Софрон Яковлич, за что невзлюбил — Господь ему судья! Разоряет вконец, батюшка… Последнего вот сыночка… и того… (
На желтых и сморщенных глазах
старика сверкнула слезинка.) Помилуй, государь, заступись…
Старик сидел
на корточках, жмурил свои потемневшие маленькие глаза и торопливо, но осторожно, наподобие зайца (у бедняка не было ни одного зуба), жевал сухую и твердую горошину, беспрестанно перекатывая ее со стороны
на сторону.
«Старшие!» — подумал я и не без сожаления поглядел
на бедного
старика. Он ощупался, достал из-за пазухи кусок черствого хлеба и принялся сосать, как дитя, с усилием втягивая и без того впалые щеки.
На другой картине два
старика ели арбуз; из-за арбуза виднелся в отдалении греческий портик с надписью: «Храм Удовлетворенья».
Правда, некогда правильные и теперь еще приятные черты лица его немного изменились, щеки повисли, частые морщины лучеобразно расположились около глаз, иных зубов уже нет, как сказал Саади, по уверению Пушкина; русые волосы, по крайней мере все те, которые остались в целости, превратились в лиловые благодаря составу, купленному
на Роменской конной ярмарке у жида, выдававшего себя за армянина; но Вячеслав Илларионович выступает бойко, смеется звонко, позвякивает шпорами, крутит усы, наконец называет себя старым кавалеристом, между тем как известно, что настоящие
старики сами никогда не называют себя
стариками.
Юшка, высокий и худощавый
старик лет восьмидесяти, вошел с рюмкой водки
на темном крашеном подносе, испещренном пятнами телесного цвета.
«А Моргачонок в отца вышел», — уже и теперь говорят о нем вполголоса
старики, сидя
на завалинках и толкуя меж собой в летние вечера; и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова.
Неизвестно, каким образом отец ее Кулик пронюхал дело; пришел
старик поглядеть
на нас, да как заплачет…
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места
на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному
старику, носят
на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!