Неточные совпадения
Пока мы шли из гостиной и садились, Федор Михеич, у которого от «награды» глазки засияли и
нос слегка покраснел, пел: «Гром победы раздавайся!» Ему поставили особый прибор в углу
на маленьком столике без салфетки.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не были в состоянии: несмотря
на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные
носы об острые края тростников.
Через четверть часа мы уже сидели
на дощанике Сучка. (Собак мы оставили в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели
на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого
носа. Несмотря
на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Он ходил необыкновенно проворно и словно все подпрыгивал
на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под
нос и все поглядывал
на меня и
на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом.
— Что вам надобно? о чем вы просите? — спросил он строгим голосом и несколько в
нос. (Мужики взглянули друг
на друга и словечка не промолвили, только прищурились, словно от солнца, да поскорей дышать стали.)
Купрю не сшибешь!» — раздались
на улице и
на крыльце, и немного спустя вошел в контору человек низенького роста, чахоточный
на вид, с необыкновенно длинным
носом, большими неподвижными глазами и весьма горделивой осанкой.
Попадался ли ему клочок бумаги, он тотчас выпрашивал у Агафьи-ключницы ножницы, тщательно выкраивал из бумажки правильный четвероугольник, проводил кругом каемочку и принимался за работу: нарисует глаз с огромным зрачком, или греческий
нос, или дом с трубой и дымом в виде винта, собаку «en face», похожую
на скамью, деревцо с двумя голубками и подпишет: «рисовал Андрей Беловзоров, такого-то числа, такого-то года, село Малые Брыки».
Покрытые лоском грачи и вороны, разинув
носы, жалобно глядели
на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучами носились над зелеными конопляниками.
Прямо против него,
на лавке под образами, сидел соперник Яшки — рядчик из Жиздры: это был невысокого роста плотный мужчина лет тридцати, рябой и курчавый, с тупым вздернутым
носом, живыми карими глазками и жидкой бородкой.
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить
на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки,
нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
Смотритель, человек уже старый, угрюмый, с волосами, нависшими над самым
носом, с маленькими заспанными глазами,
на все мои жалобы и просьбы отвечал отрывистым ворчаньем, в сердцах хлопал дверью, как будто сам проклинал свою должность, и, выходя
на крыльцо, бранил ямщиков, которые медленно брели по грязи с пудовыми дугами
на руках или сидели
на лавке, позевывая и почесываясь, и не обращали особенного внимания
на гневные восклицания своего начальника.
— Увидимся, увидимся. Не в будущем году — так после. Барин-то, кажется, в Петербург
на службу поступить желает, — продолжал он, выговаривая слова небрежно и несколько в
нос, — а может быть, и за границу уедем.
Акулина была так хороша в это мгновение: вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась, ластилась к нему, а он… он уронил васильки
на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко в бронзовой оправе и принялся втискивать его в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже
носом — стеклышко все вываливалось и падало ему в руку.
Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше: покачивая головой назад, будто кланяясь, он выговорил несколько одобрительных слов, из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в
нос; с негодованием, доходившим до голода, посмотрел
на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу с заводом и дочерью указательный палец левой руки.
Увидев меня, он проворно нырнул под одеяло, закрылся им до самого
носа, повозился немного
на рыхлом пуховике и притих, зорко выглядывая из-под круглой каймы своего бумажного колпака.
Один только наследник из Петербурга, важный мужчина с греческим
носом и благороднейшим выражением лица, Ростислав Адамыч Штоппель, не вытерпел, пододвинулся боком к Недопюскину и надменно глянул
на него через плечо.
Я вошел в пустую маленькую переднюю и сквозь растворенную дверь увидал самого Чертопханова. В засаленном бухарском халате, широких шароварах и красной ермолке сидел он
на стуле, одной рукой стискивал он молодому пуделю морду, а в другой держал кусок хлеба над самым его
носом.
Он пихнул его ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил хлеб долой с
носа и пошел, словно
на цыпочках, в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек в первый раз приехал, а с ним вот как поступают.
Она подошла к окну и села. Я не хотел увеличить ее смущенья и заговорил с Чертопхановым. Маша легонько повернула голову и начала исподлобья
на меня поглядывать украдкой, дико, быстро. Взор ее так и мелькал, словно змеиное жало. Недопюскин подсел к ней и шепнул ей что-то
на ухо. Она опять улыбнулась. Улыбаясь, она слегка морщила
нос и приподнимала верхнюю губу, что придавало ее лицу не то кошачье, не то львиное выражение…
В задней комнате дома, сырой и темной,
на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым
носом над взъерошенными усами.
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая — ни дать ни взять икона старинного письма;
нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются
на лоб жидкие пряди желтых волос.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо в дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все
носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И
на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери,
на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!