Неточные совпадения
«Вот, говорят, вчера была совершенно здорова и кушала с аппетитом; поутру сегодня жаловалась на голову, а к вечеру
вдруг вот в
каком положении…» Я опять-таки говорю: «Не извольте беспокоиться», — докторская, знаете, обязанность, — и приступил.
Как она
вдруг раскроет глаза и уставится на меня!..
Она посмотрела на меня, да
как возьмет меня
вдруг за руку.
Он говорил о хозяйстве, об урожае, покосе, о войне, уездных сплетнях и близких выборах, говорил без принужденья, даже с участьем, но
вдруг вздыхал и опускался в кресла,
как человек, утомленный тяжкой работой, проводил рукой по лицу.
Стал он им речь держать: «Я-де русский, говорит, и вы русские; я русское все люблю… русская, дескать, у меня душа, и кровь тоже русская…» Да
вдруг как скомандует: «А ну, детки, спойте-ка русскую, народственную песню!» У мужиков поджилки затряслись; вовсе одурели.
Ермолай не возвращался более часу. Этот час нам показался вечностью. Сперва мы перекликивались с ним очень усердно; потом он стал реже отвечать на наши возгласы, наконец умолк совершенно. В селе зазвонили к вечерне. Меж собой мы не разговаривали, даже старались не глядеть друг на друга. Утки носились над нашими головами; иные собирались сесть подле нас, но
вдруг поднимались кверху,
как говорится, «колом», и с криком улетали. Мы начинали костенеть. Сучок хлопал глазами, словно спать располагался.
Сперва они покалякали о том и сем, о завтрашних работах, о лошадях; но
вдруг Федя обратился к Ильюше и,
как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его...
Слышим мы: ходит, доски под ним так и гнутся, так и трещат; вот прошел он через наши головы; вода
вдруг по колесу
как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то [«Дворцом» называется у нас место, по которому вода бежит на колесо.
Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошел, да
вдруг как закашляет,
как заперхает, словно овца
какая, да зычно так…
Вот
как положил он крест, братцы мои, русалочка-то и смеяться перестала, да
вдруг как заплачет…
Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся, наконец,
как бы замирая.
Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его этак по шерсти гладить, говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то
вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша…»
—
Как же. Перво-наперво она сидела долго, долго, никого не видала и не слыхала… только все
как будто собачка этак залает, залает где-то…
Вдруг, смотрит: идет по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идет…
— Примеч. авт.]; знаешь, оно еще все камышом заросло; вот пошел я мимо этого бучила, братцы мои, и
вдруг из того-то бучила
как застонет кто-то, да так жалостливо, жалостливо: у-у… у-у… у-у!
—
Какая тут деревня!.. Здесь ни у кого нет… Да и дома нет никого: все на работе. Ступайте, — промолвил он
вдруг и лег опять на землю.
Легкий ветерок то просыпался, то утихал: подует
вдруг прямо в лицо и
как будто разыграется, — все весело зашумит, закивает и задвижется кругом, грациозно закачаются гибкие концы папоротников, — обрадуешься ему… но вот уж он опять замер, и все опять стихло.
Видя, что все мои усилия заставить его опять разговориться оставались тщетными, я отправился на ссечки. Притом же и жара немного спала; но неудача, или,
как говорят у нас, незадача моя, продолжалась, и я с одним коростелем и с новой осью вернулся в выселки. Уже подъезжая ко двору, Касьян
вдруг обернулся ко мне.
И ведь такой удивительный, бог его знает: то молчит,
как пень, то
вдруг заговорит, — а что заговорит, бог его знает.
Между тем Аркадий Павлыч расспрашивал старосту об урожае, посеве и других хозяйственных предметах. Староста отвечал удовлетворительно, но как-то вяло и неловко, словно замороженными пальцами кафтан застегивал. Он стоял у дверей и то и дело сторожился и оглядывался, давая дорогу проворному камердинеру. Из-за его могущественных плеч удалось мне увидеть,
как бурмистрова жена в сенях втихомолку колотила какую-то другую бабу.
Вдруг застучала телега и остановилась перед крыльцом: вошел бурмистр.
Заметим, кстати, что с тех пор,
как Русь стоит, не бывало еще на ней примера раздобревшего и разбогатевшего человека без окладистой бороды; иной весь свой век носил бородку жидкую, клином, —
вдруг, смотришь, обложился кругом словно сияньем, — откуда волос берется!
— Да! (Он почесал свой загорелый затылок.) Ну, ты, тово, ступай, — заговорил он
вдруг, беспорядочно размахивая руками, — во… вот,
как мимо леска пойдешь, вот
как пойдешь — тут те и будет дорога; ты ее-то брось, дорогу-то, да все направо забирай, все забирай, все забирай, все забирай… Ну, там те и будет Ананьево. А то и в Ситовку пройдешь.
«Во… вот, — проговорил он
вдруг и протянул руку, — вишь,
какую ночку выбрал».
Правда, с ним обращаются дружески-небрежно,
как с добрым, но пустым малым; якшаются с ним в течение двух-трех недель, а потом
вдруг и не кланяются с ним, и он сам уж не кланяется.
Слышанный мною разговор сильно возбудил мое любопытство. Уж не раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке,
как о лучшем певце в околотке, и
вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение.
Моргач иногда по целым неделям обдумывает какое-нибудь, по-видимому простое, предприятие, а то
вдруг решится на отчаянно смелое дело, — кажется, тут ему и голову сломить… смотришь — все удалось, все
как по маслу пошло.
Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом,
как юлою, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным стараньем, умолкал и потом
вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью.
Его быстрое, решительное движение
как будто нарушило очарованье: все
вдруг заговорили шумно, радостно.
Вдруг приглянись мне девушка, ах, да
какая же девушка была… красавица, умница, а уж добрая
какая!
Небо то все заволакивалось рыхлыми белыми облаками, то
вдруг местами расчищалось на мгновенье, и тогда из-за раздвинутых туч показывалась лазурь, ясная и ласковая,
как прекрасный глаз.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно
вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья
вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то
вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые,
как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
— Ах, Виктор Александрыч,
как это будет нам быть без вас! — сказала она
вдруг.
— А вот мой личный враг идет, — промолвил он,
вдруг вернувшись ко мне, — видите этого толстого человека с бурым лицом и щетиной на голове, вон что шапку сгреб в руку да по стенке пробирается и на все стороны озирается,
как волк?
— А признайтесь-ка, — прибавил он,
вдруг взглянув на меня сбоку, — я должен вам казаться большим чудаком,
как говорится, оригиналом, или, может быть, пожалуй, еще чем-нибудь похуже: может быть, вы думаете, что я прикидываюсь чудаком?
Странная игра случая занесла меня наконец в дом одного из моих профессоров; а именно вот
как: я пришел к нему записаться на курс, а он
вдруг возьми да и пригласи меня к себе на вечер.
— Перестаньте! — перебил
вдруг Ростислава Адамыча резкий и громкий голос. —
Как вам не стыдно мучить бедного человека!
То
вдруг она умолкала, опускалась в изнеможенье, словно неохотно щипала струны, и Чертопханов останавливался, только плечиком подергивал да на месте переминался, а Недопюскин покачивал головой,
как фарфоровый китаец; то снова заливалась она
как безумная, выпрямливала стан и выставляла грудь, и Чертопханов опять приседал до земли, подскакивал под самый потолок, вертелся юлой, вскрикивал: «Живо!»…
—
Как же это так? Жила, жила, кроме удовольствия и спокойствия ничего не видала — и
вдруг: стосковалась! Сём-мол, брошу я его! Взяла, платок на голову накинула — да и пошла. Всякое уважение получала не хуже барыни…
— А ну
как я тебя убью? — крикнул он
вдруг и выхватил пистолет из кармана.
Но Чертопханов не только не отвечал на его привет, а даже рассердился, так весь и вспыхнул
вдруг: паршивый жид смеет сидеть на такой прекрасной лошади…
какое неприличие!
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том,
как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него;
как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз пошел по рядам телег и
вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Окончательно «доехал»,
как говорится, Чертопханова следующий случай. Верхом на Малек-Аделе пробирался он однажды по задворкам поповской слободки, окружавшей церковь, в приходе которой состояло сельцо Бессоново. Нахлобучив на глаза папаху, сгорбившись и уронив на луку седла обе руки, он медленно подвигался вперед; на душе у него было нерадостно и смутно.
Вдруг его кто-то окликнул.
Непромокаемые плащики, не говоря уже о том, что мешали стрелять, пропускали воду самым бесстыдным образом; а под деревьями точно, на первых порах,
как будто и не капало, но потом
вдруг накопившаяся в листве влага прорывалась, каждая ветка обдавала нас,
как из дождевой трубы, холодная струйка забиралась под галстух и текла вдоль спинного хребта…
— Экая я! — проговорила
вдруг Лукерья с неожиданной силой и, раскрыв широко глаза, постаралась смигнуть с них слезу. — Не стыдно ли? Чего я? Давно этого со мной не случалось… с самого того дня,
как Поляков Вася у меня был прошлой весной. Пока он со мной сидел да разговаривал — ну, ничего; а
как ушел он — поплакала я таки в одиночку! Откуда бралось!.. Да ведь у нашей сестры слезы некупленные. Барин, — прибавила Лукерья, — чай, у вас платочек есть… Не побрезгуйте, утрите мне глаза.
—
Как нам дороги не знать! Только я, значит, воля ваша, не могу… потому
как же этак
вдруг…
Сперва мне показалось, что мы погружаемся, идем вглубь, однако после двух-трех толчков и нырков водная гладь
как будто
вдруг понизилась…
Вдруг раздалось резкое гиканье, тройка перед нами словно взвилась, понеслась и, доскакав до мостика, разом остановилась
как вкопанная немного сбоку дороги. Сердце во мне так и упало.
Стали мы приближаться к мостику, к той неподвижной, грозной телеге… На ней,
как нарочно, все затихло. Ни гу-гу! Так затихает щука, ястреб, всякий хищный зверь, когда приближается добыча. Вот поравнялись мы с телегой…
вдруг великан в полушубке прыг с нее долой — и прямо к нам!
— Ребята! — крикнул он, — два целковых жалует нам господин проезжий! — Те все
вдруг как загогочут… Великан взвалился на облучок…