Неточные совпадения
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест
в губернии и, получив отказ от
руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал посылать
в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего сада; любил повторять
один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя
в доме французскую кухню, тайна которой, по понятиям его повара, состояла
в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни
одна морковка не попадала
в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Один, довольно плотный и высокого роста,
в темно-зеленом опрятном кафтане и пуховом картузе, удил рыбу; другой — худенький и маленький,
в мухояровом заплатанном сюртучке и без шапки, держал на коленях горшок с червями и изредка проводил
рукой по седой своей головке, как бы желая предохранить ее от солнца.
Ходил он и двигался без всякого шуму; чихал и кашлял
в руку, не без страха; вечно хлопотал и возился втихомолку, словно муравей — и все для еды, для
одной еды.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош
в это мгновение. Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки
в руке, ночью, он, нимало не колеблясь поскакал
один на волка… «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с черным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам на
одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые
руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь
в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
Кучер мой бережно вложил тавлинку
в карман, надвинул шляпу себе на брови, без помощи
рук,
одним движением головы, и задумчиво полез на облучок.
Несчастные куры, как теперь помню, две крапчатые и
одна белая с хохлом, преспокойно продолжали ходить под яблонями, изредка выражая свои чувства продолжительным крехтаньем, как вдруг Юшка, без шапки, с палкой
в руке, и трое других совершеннолетних дворовых, все вместе дружно ринулись на них.
Чьи это куры, чьи это куры?» Наконец
одному дворовому человеку удалось поймать хохлатую курицу, придавив ее грудью к земле, и
в то же самое время через плетень сада, с улицы, перескочила девочка лет одиннадцати, вся растрепанная и с хворостиной
в руке.
Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком
в сероватом армяке; мужичок,
в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал
одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках.
Она сидела
в двадцати шагах от меня, задумчиво потупив голову и уронив обе
руки на колени; на
одной из них, до половины раскрытой, лежал густой пучок полевых цветов и при каждом ее дыханье тихо скользил на клетчатую юбку.
Вот как стукнуло мне шестнадцать лет, матушка моя, нимало не медля, взяла да прогнала моего французского гувернера, немца Филиповича из нежинских греков; свезла меня
в Москву, записала
в университет, да и отдала всемогущему свою душу, оставив меня на
руки родному дяде моему, стряпчему Колтуну-Бабуре, птице, не
одному Щигровскому уезду известной.
Я вошел
в пустую маленькую переднюю и сквозь растворенную дверь увидал самого Чертопханова.
В засаленном бухарском халате, широких шароварах и красной ермолке сидел он на стуле,
одной рукой стискивал он молодому пуделю морду, а
в другой держал кусок хлеба над самым его носом.
Он хотел сказать что-то, но только зашипел и, шаря
руками вверху, внизу, по бокам, задыхаясь, с подгибавшимися коленками, перебрался из
одного стойла
в другое…
в третье, почти доверху набитое сеном, толкнулся
в одну стену,
в другую, упал, перекатился через голову, приподнялся и вдруг опрометью выбежал через полураскрытую дверь на двор…
На другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался
одной рукой за грядку и подпрыгивал всем своим дряблым телом на тряском сиденье; другую
руку он прижимал к пазухе, где у него лежала пачка ассигнаций, завернутых
в газетную бумагу; Чертопханов сидел, как истукан, только глазами поводил кругом и дышал полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив
руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал
в Ромны на ярмарку, уже
один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он
в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
На столе возле кровати стоял пустой штоф; а
в головах, пришпиленные булавками к стене, виднелись два акварельных рисунка: на
одном, сколько можно было понять, был представлен толстый человек с гитарой
в руках — вероятно, Недопюскин; другой изображал скачущего всадника…
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая
рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни
один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет!
В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а
в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И
руки дрожат, и все помутилось.
Скотинин. Смотри ж, не отпирайся, чтоб я
в сердцах с
одного разу не вышиб из тебя духу. Тут уж
руки не подставишь. Мой грех. Виноват Богу и государю. Смотри, не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой не принять.
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал
в тупик. Ему предстояло
одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под
рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и
в то же время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить
в нем несбыточных мечтаний.
Сначала он распоряжался довольно деятельно и даже пустил
в дерущихся порядочную струю воды; но когда увидел Домашку, действовавшую
в одной рубахе впереди всех с вилами
в руках, то"злопыхательное"сердце его до такой степени воспламенилось, что он мгновенно забыл и о силе данной им присяги, и о цели своего прибытия.