Неточные совпадения
Сердце ваше томится ожиданьем, и вдруг — но одни охотники поймут меня, — вдруг
в глубокой тишине раздается особого рода карканье и шипенье, слышится мерный взмах проворных крыл — и вальдшнеп, красиво наклонив свой длинный
нос, плавно вылетает из-за темной березы навстречу вашему выстрелу.
Наружность самого гна Зверкова мало располагала
в его пользу: из широкого, почти четвероугольного лица лукаво выглядывали мышиные глазки, торчал
нос, большой и острый, с открытыми ноздрями; стриженые седые волосы поднимались щетиной над морщинистым лбом, тонкие губы беспрестанно шевелились и приторно улыбались.
Пока мы шли из гостиной и садились, Федор Михеич, у которого от «награды» глазки засияли и
нос слегка покраснел, пел: «Гром победы раздавайся!» Ему поставили особый прибор
в углу на маленьком столике без салфетки.
Овсяников всегда спал после обеда, ходил
в баню по субботам, читал одни духовные книги (причем с важностью надевал на
нос круглые серебряные очки), вставал и ложился рано.
Мы пошли было с Ермолаем вдоль пруда, но, во-первых, у самого берега утка, птица осторожная, не держится; во-вторых, если даже какой-нибудь отсталый и неопытный чирок и подвергался нашим выстрелам и лишался жизни, то достать его из сплошного майера наши собаки не были
в состоянии: несмотря на самое благородное самоотвержение, они не могли ни плавать, ни ступать по дну, а только даром резали свои драгоценные
носы об острые края тростников.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы оставили
в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего конца стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого
носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Кучер мой сперва уперся коленом
в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом
в морду, подошел к колесу — подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул
в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва
в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее
нос, понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился
в глубокое раздумье.
Странное какое-то беспокойство овладевает вами
в его доме; даже комфорт вас не радует, и всякий раз, вечером, когда появится перед вами завитый камердинер
в голубой ливрее с гербовыми пуговицами и начнет подобострастно стягивать с вас сапоги, вы чувствуете, что если бы вместо его бледной и сухопарой фигуры внезапно предстали перед вами изумительно широкие скулы и невероятно тупой
нос молодого дюжего парня, только что взятого барином от сохи, но уже успевшего
в десяти местах распороть по швам недавно пожалованный нанковый кафтан, — вы бы обрадовались несказанно и охотно бы подверглись опасности лишиться вместе с сапогом и собственной вашей ноги вплоть до самого вертлюга…
Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный человек был роста небольшого, плечист, сед и плотен, с красным
носом, маленькими голубыми глазами и бородой
в виде веера.
Купрю не сшибешь!» — раздались на улице и на крыльце, и немного спустя вошел
в контору человек низенького роста, чахоточный на вид, с необыкновенно длинным
носом, большими неподвижными глазами и весьма горделивой осанкой.
Попадался ли ему клочок бумаги, он тотчас выпрашивал у Агафьи-ключницы ножницы, тщательно выкраивал из бумажки правильный четвероугольник, проводил кругом каемочку и принимался за работу: нарисует глаз с огромным зрачком, или греческий
нос, или дом с трубой и дымом
в виде винта, собаку «en face», похожую на скамью, деревцо с двумя голубками и подпишет: «рисовал Андрей Беловзоров, такого-то числа, такого-то года, село Малые Брыки».
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил
в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки,
нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
Смотритель, человек уже старый, угрюмый, с волосами, нависшими над самым
носом, с маленькими заспанными глазами, на все мои жалобы и просьбы отвечал отрывистым ворчаньем,
в сердцах хлопал дверью, как будто сам проклинал свою должность, и, выходя на крыльцо, бранил ямщиков, которые медленно брели по грязи с пудовыми дугами на руках или сидели на лавке, позевывая и почесываясь, и не обращали особенного внимания на гневные восклицания своего начальника.
Акулина была так хороша
в это мгновение: вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним, тянулась, ластилась к нему, а он… он уронил васильки на траву, достал из бокового кармана пальто круглое стеклышко
в бронзовой оправе и принялся втискивать его
в глаз; но, как он ни старался удержать его нахмуренной бровью, приподнятой щекой и даже
носом — стеклышко все вываливалось и падало ему
в руку.
Я его не помню; сказывают, недалекий был человек, с большим
носом и веснушками, рыжий и
в одну ноздрю табак нюхал;
в спальне у матушки висел его портрет,
в красном мундире с черным воротником по уши, чрезвычайно безобразный.
У этого профессора было две дочери, лет двадцати семи, коренастые такие — Бог с ними —
носы такие великолепные, кудри
в завитках и глаза бледно-голубые, а руки красные с белыми ногтями.
Кончилось тем, что однажды ночью
в открытую клетку забралась к нему крыса и откусила ему
нос, вследствие чего он наконец решился умереть.
Я вошел
в пустую маленькую переднюю и сквозь растворенную дверь увидал самого Чертопханова.
В засаленном бухарском халате, широких шароварах и красной ермолке сидел он на стуле, одной рукой стискивал он молодому пуделю морду, а
в другой держал кусок хлеба над самым его
носом.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на
нос. Я посмотрел кругом.
В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами
в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце
в огромной раме под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с потолка спускались толстые и черные нити паутин.
Он пихнул его ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил хлеб долой с
носа и пошел, словно на цыпочках,
в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек
в первый раз приехал, а с ним вот как поступают.
Толпа слабо загудела
в ответ. Иной мужик держался за плечо, другой за бок, третий за
нос.
В предчувствии торжества, столь чудным образом повторенного торжества, — Чертопханов загоготал победоносно, потряс нагайкой — охотники сами скакали, а сами не спускали глаз с лихого наездника, — конь его летел стрелою, вот уже водомоина перед самым
носом — ну, ну, разом, как тогда!..
В задней комнате дома, сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым
носом над взъерошенными усами.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо
в дверь как прикатит!.. Сел близехонько и долго-таки сидел, все
носом водил и усами дергал — настоящий офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
— Привел! — воскликнул четверть часа спустя Ермолай, вваливаясь
в избу. Вслед за ним вошел рослый мужик
в белой рубахе, синих портах и лаптях, белобрысый, подслеповатый, с рыжей бородкой клинушком, длинным пухлым
носом и разинутым ртом. Он точно смотрел «простецом».
Неточные совпадения
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, // Грудь фартуком завешана, //
В одной руке — широкий нож, //
В другой ручник — и кровь на нем, // А на
носу очки!
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом
в кошеле кашу варили, потом козла
в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется
в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на
носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса
в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
В какой-то дикой задумчивости бродил он по улицам, заложив руки за спину и бормоча под
нос невнятные слова. На пути встречались ему обыватели, одетые
в самые разнообразные лохмотья, и кланялись
в пояс. Перед некоторыми он останавливался, вперял непонятливый взор
в лохмотья и произносил:
Он понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва ли не будет полнее, если
в результате не окажется ни расквашенных
носов, ни свороченных на сторону скул.
Глаза серые, впавшие, осененные несколько припухшими веками; взгляд чистый, без колебаний;
нос сухой, спускающийся от лба почти
в прямом направлении книзу; губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам.