Неточные совпадения
Но за исключением этих немногих и незначительных недостатков, г. Полутыкин
был, как уже сказано, отличный
человек.
Калиныч объяснялся с жаром, хотя и не
пел соловьем, как бойкий фабричный
человек…
Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого, вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий
был по преимуществу русский
человек, русский именно в своих преобразованиях.
Он
был крайне безобразен, и ни один праздный дворовый
человек не упускал случая ядовито насмеяться над его наружностью; но все эти насмешки и даже удары Валетка переносил с удивительным хладнокровием.
Нельзя
было назвать его
человеком веселым, хотя он почти всегда находился в довольно изрядном расположении духа; он вообще смотрел чудаком.
Последний дворовый
человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может
быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
Вот, например, вы мне говорите теперь и то, и то насчет того, ну, то
есть, насчет дворовых
людей…
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный
человек не в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то
есть идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
Кроме Митрофана с его семьей да старого глухого ктитора Герасима, проживавшего Христа ради в каморочке у кривой солдатки, ни одного дворового
человека не осталось в Шумихине, потому что Степушку, с которым я намерен познакомить читателя, нельзя
было считать ни за
человека вообще, ни за дворового в особенности.
Всякий
человек имеет хоть какое бы то ни
было положение в обществе, хоть какие-нибудь да связи; всякому дворовому выдается если не жалованье, то по крайней мере так называемое «отвесное...
У этого
человека даже прошедшего не
было; о нем не говорили; он и по ревизии едва ли числился.
В товарище Степушки я узнал тоже знакомого: это
был вольноотпущенный
человек графа Петра Ильича***, Михайло Савельев, по прозвищу Туман.
Жар меня томил; я предвидел бессонную ночь и рад
был поболтать с добрым
человеком.
Люди они
были хоть и неимущие, но образованные, можно сказать, на редкость…
— Если я
буду знать наверное, что я умереть должна… я вам тогда все скажу, все!» — «Александра Андреевна, помилуйте!» — «Послушайте, ведь я не спала нисколько, я давно на вас гляжу… ради Бога… я вам верю, вы
человек добрый, вы честный
человек, заклинаю вас всем, что
есть святого на свете, — скажите мне правду!
В
людях, которых сильно и постоянно занимает одна мысль или одна страсть, заметно что-то общее, какое-то внешнее сходство в обращенье, как бы ни
были, впрочем, различны их качества, способности, положение в свете и воспитание.
Конечно, в нем иногда высказывался помещик и степняк; но
человек он все-таки
был славный.
Это
был один из последних
людей старого века.
— Нет, старого времени мне особенно хвалить не из чего. Вот хоть бы, примером сказать, вы помещик теперь, такой же помещик, как ваш покойный дедушка, а уж власти вам такой не
будет! да и вы сами не такой
человек. Нас и теперь другие господа притесняют; но без этого обойтись, видно, нельзя. Перемелется — авось мука
будет. Нет, уж я теперь не увижу, чего в молодости насмотрелся.
Отец-то мой, покойник (царство ему небесное!),
человек был справедливый, горячий
был тоже
человек, не вытерпел, — да и кому охота свое доброе терять? — и в суд просьбу подал.
Каждого
человека до своей особы допускал, и до всего охотник
был.
— А что за
человек был этот Бауш? — спросил я после некоторого молчанья.
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь, — перебил его Овсяников, — точно: по справедливости должен
человек жить и ближнему помогать обязан
есть. Бывает, что и себя жалеть не должен… Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не
поят тебя, не кланяются, что ли: «Дмитрий Алексеич, дескать, батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим», — да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?
Он
был вольноотпущенный дворовый
человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и, живя теперь, как многие живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
Ермолай, как
человек не слишком образованный и уже вовсе не «субтильный», начал
было его «тыкать».
Был у меня приятель, хороший человек-с, но вовсе не охотник, как это бывает-с.
— Глупый человек-с, — промолвил он, когда тот ушел, — совершенно необразованный
человек, мужик-с, больше ничего-с. Дворовым
человеком его назвать нельзя-с… и все хвастал-с… Где ж ему
быть актером-с, сами извольте рассудить-с! Напрасно изволили беспокоиться, изволили с ним разговаривать-с!
Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Федором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да еще с Ивашкой Сухоруковым, да еще
были там другие ребятишки; всех
было нас ребяток
человек десять — как
есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то
есть не то чтобы этак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил; говорит: «Что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите».
А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут,
людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку [В поверье о «Тришке», вероятно, отозвалось сказание об антихристе.
Тришка — эвто
будет такой
человек удивительный, который придет; а придет он такой удивительный
человек, что его и взять нельзя
будет, и ничего ему сделать нельзя
будет: такой уж
будет удивительный
человек.
Ну, и
будет ходить этот Тришка по селам да по городам; и
будет этот Тришка, лукавый
человек, соблазнять народ хрестиянский… ну, а сделать ему нельзя
будет ничего…
Уж такой он
будет удивительный, лукавый
человек.
Я хотел
было заметить Ерофею, что до сих пор Касьян мне казался весьма рассудительным
человеком, но кучер мой тотчас продолжал тем же голосом...
— Поздно узнал, — отвечал старик. — Да что! кому как на роду написано. Не жилец
был плотник Мартын, не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому
человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает… Да; упокой Господь его душу!
Ерофей не скоро мне отвечал: он вообще
человек был обдумывающий и неторопливый; но я тотчас мог догадаться, что мой вопрос его развеселил и успокоил.
— Чудной
человек: как
есть юродивец, такого чудного
человека и нескоро найдешь другого.
Несообразный
человек, как
есть.
— Какое лечит!.. Ну, где ему! Таковский он
человек. Меня, однако, от золотухи вылечил… Где ему! глупый
человек, как
есть, — прибавил он, помолчав.
— Ведь вы, может
быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что
будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да земли мало! я и так удивляюсь, как они концы с концами сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный
человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Этот, по словам Аркадия Павлыча, государственный
человек был роста небольшого, плечист, сед и плотен, с красным носом, маленькими голубыми глазами и бородой в виде веера.
Я и сам
был не прочь убедиться на деле в отличных качествах государственного
человека — Софрона.
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не
человек; сказано: собака, пес, как
есть пес.
— А что
будешь делать, Константин Наркизыч! — возразил Куприян, — влюбился
человек — и пропал, и погиб
человек. Ты сперва с мое поживи, Константин Наркизыч, а тогда уже и осуждай меня.
— Нет, господа, что, — заговорил презрительным и небрежным голосом
человек высокого роста, худощавый, с лицом, усеянным прыщами, завитый и намасленный, должно
быть камердинер, — вот пускай нам Куприян Афанасьич свою песенку
споет. Нут-ка, начните, Куприян Афанасьич!
— Да, да! — подхватили другие. — Ай да Александра! подкузьмила Купрю, неча сказать…
Пой, Купря!.. Молодца, Александра! (Дворовые
люди часто, для большей нежности, говоря о мужчине, употребляют женские окончания.)
Пой!
Особенным даром слова Хвалынский не владеет или, может
быть, не имеет случая высказать свое красноречие, потому что не только спора, но вообще возраженья не терпит и всяких длинных разговоров, особенно с молодыми
людьми, тщательно избегает.
Приехал я к нему летом, часов в семь вечера. У него только что отошла всенощная, и священник, молодой
человек, по-видимому весьма робкий и недавно вышедший из семинарии, сидел в гостиной возле двери, на самом краюшке стула. Мардарий Аполлоныч, по обыкновению, чрезвычайно ласково меня принял: он непритворно радовался каждому гостю, да и
человек он
был вообще предобрый. Священник встал и взялся за шляпу.
— Ну, хорошо, хорошо, ступай… Прекрасный
человек, — продолжал Мардарий Аполлоныч, глядя ему вслед, — очень я им доволен; одно — молод еще. Всё проповеди держит, да вот вина не
пьет. Но вы-то как, мой батюшка?.. Что вы, как вы? Пойдемте-ка на балкон — вишь, вечер какой славный.
— А что
будешь делать с размежеваньем? — отвечал мне Мардарий Аполлоныч. — У меня это размежевание вот где сидит. (Он указал на свой затылок.) И никакой пользы я от этого размежевания не предвижу. А что я конопляники у них отнял и сажалки, что ли, там у них не выкопал, — уж про это, батюшка, я сам знаю. Я
человек простой, по-старому поступаю. По-моему: коли барин — так барин, а коли мужик — так мужик… Вот что.
— А что, князь, сегодня вечером к цыганам? — поспешно подхватил сконфуженный молодой
человек. — Стешка
петь будет… Ильюшка…