Неточные совпадения
Даже, бывало, в праздничные дни, дни всеобщего жалованья и угощения хлебом-солью, гречишными пирогами и зеленым вином, по старинному русскому обычаю, — даже и в эти дни Степушка не являлся к выставленным столам и бочкам, не кланялся, не подходил к барской руке, не
выпивал духом стакана под господским взглядом и за господское здоровье, стакана, наполненного жирною рукою приказчика; разве какая
добрая душа, проходя мимо, уделит бедняге недоеденный кусок пирога.
— Барин
был как следует барин, — продолжал старик, закинув опять удочку, — и душа
была тоже
добрая.
— И пошел. Хотел
было справиться, не оставил ли покойник какого по себе
добра, да толку не добился. Я хозяину-то его говорю: «Я, мол, Филиппов отец»; а он мне говорит: «А я почем знаю? Да и сын твой ничего, говорит, не оставил; еще у меня в долгу». Ну, я и пошел.
Жар меня томил; я предвидел бессонную ночь и рад
был поболтать с
добрым человеком.
— Если я
буду знать наверное, что я умереть должна… я вам тогда все скажу, все!» — «Александра Андреевна, помилуйте!» — «Послушайте, ведь я не спала нисколько, я давно на вас гляжу… ради Бога… я вам верю, вы человек
добрый, вы честный человек, заклинаю вас всем, что
есть святого на свете, — скажите мне правду!
Вся душа его,
добрая и теплая, казалось,
была проникнута насквозь, пресыщена одним чувством.
Отец-то мой, покойник (царство ему небесное!), человек
был справедливый, горячий
был тоже человек, не вытерпел, — да и кому охота свое
доброе терять? — и в суд просьбу подал.
—
Напой его чаем, баловница, — закричал ей вслед Овсяников… — Не глупый малый, — продолжал он, — и душа
добрая, только я боюсь за него… А впрочем, извините, что так долго вас пустяками занимал.
До дому еще
было верст восемь; моя
добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
Но если заедет к ней гость, молодой какой-нибудь сосед, которого она жалует, — Татьяна Борисовна вся оживится; усадит его,
напоит чаем, слушает его рассказы, смеется, изредка его по щеке потреплет, но сама говорит мало; в беде, в горе утешит,
добрый совет подаст.
— Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь: зачем? А ждут тебя все люди
добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше
споет, то
есть… понимаешь?
Дикий-Барин посмеивался каким-то
добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот
будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
Вдруг приглянись мне девушка, ах, да какая же девушка
была… красавица, умница, а уж
добрая какая!
— Ты, Акулина, девка неглупая, — заговорил он наконец, — потому вздору не говори. Я твоего же
добра желаю, понимаешь ты меня? Конечно, ты не глупа, не совсем мужичка, так сказать; и твоя мать тоже не всегда мужичкой
была. Все же ты без образованья, — стало
быть, должна слушаться, когда тебе говорят.
— Договаривайте, друг мой, эх, договаривайте, — подхватил Лупихин. — Ведь вас, чего
доброго, в судьи могут избрать, и изберут, посмотрите. Ну, за вас, конечно,
будут думать заседатели, положим; да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить. Неравно заедет губернатор — спросит: отчего судья заикается? Ну, положим, скажут: паралич приключился; так бросьте ему, скажет, кровь. А оно в вашем положении, согласитесь сами, неприлично.
Это
было существо
доброе, умное, молчаливое, с теплым сердцем; но, бог знает отчего, от долгого ли житья в деревне, от других ли каких причин, у ней на дне души (если только
есть дно у души) таилась рана, или, лучше сказать, сочилась ранка, которую ничем не можно
было излечить, да и назвать ее ни она не умела, ни я не мог.
Доброе,
доброе было существо, а для себя же хорошо сделала, что умерла!
— Аз, буки, веди; да ну же, дурак, — говорил сиплый голос, — аз, буки, веди, глаголь… да нет! глаголь,
добро,
есть!
есть!.. Ну же, дурак!
— Аз, буки, веди, глаголь,
добро, — медленно произносил Чертопханов и вдруг неистово воскликнул: —
Есть!
есть!
есть!.. Экое глупое животное!..
есть!..
— Н… да… лошадь
добрая. Ты откуда ее достал? Украл, должно
быть?
— Лошадь
добрая, — повторил Чертопханов с притворным равнодушием, а у самого сердце так и заколотилось в груди. Очень уж он
был страстный охотник до «конского мяса» и знал в нем толк.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла
быть подруга? А жену он нашел себе хорошую,
добрую, и детки у них
есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— А
добрые люди здесь
есть тоже.