Неточные совпадения
Как человек, не чуждый художеству, он чувствовал в
себе и жар, и некоторое увлечение, и восторженность, и вследствие этого позволял
себе разные отступления
от правил: кутил, знакомился с лицами, не принадлежавшими к свету, и вообще держался вольно и просто; но в душе он был холоден и хитер, и во время самого буйного кутежа его умный карий глазок все караулил и высматривал; этот смелый, этот свободный юноша никогда не мог забыться и увлечься вполне.
Лемм прожил у него лет семь в качестве капельмейстера и отошел
от него с пустыми руками: барин разорился, хотел дать ему на
себя вексель, но впоследствии отказал ему и в этом, — словом, не заплатил ему ни копейки.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнакомый ему господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…;
от знакомых он отворачивался на улице — такое уж он положил
себе правило), Лемм прошел мимо и исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней.
— Покажи-ка
себя, покажи-ка, — промолвила она, отодвигаясь
от его лица.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при
себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько
от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Тогда он взял с
собою сына и целых три года проскитался по России
от одного доктора к другому, беспрестанно переезжая из города в город и приводя в отчаяние врачей, сына, прислугу своим малодушием и нетерпением.
Он молился, роптал на судьбу, бранил
себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что ни во что не верит, и молился снова; не выносил ни одного мгновенья одиночества и требовал
от своих домашних, чтобы они постоянно, днем и ночью, сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он то и дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло: в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий в ее присутствии тотчас чувствовал
себя как бы дома; притом
от всего ее пленительного тела,
от улыбавшихся глаз,
от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук,
от легкой и в то же время как бы усталой походки,
от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
Он послал предписание своему бурмистру насчет жениной пенсии, приказывая ему в то же время немедленно принять
от генерала Коробьина все дела по имению, не дожидаясь сдачи счетов, и распорядиться о выезде его превосходительства из Лавриков; живо представил он
себе смущение, тщетную величавость изгоняемого генерала и, при всем своем горе, почувствовал некоторое злобное удовольствие.
Потом он узнал, что у него родилась дочь; месяца через два получил он
от бурмистра извещение о том, что Варвара Павловна вытребовала
себе первую треть своего жалованья.
Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив
себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек
от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Ямщик повернул к воротам, остановил лошадей; лакей Лаврецкого приподнялся на козлах и, как бы готовясь соскочить, закричал: «Гей!» Раздался сиплый, глухой лай, но даже собаки не показалось; лакей снова приготовился соскочить и снова закричал: «Гей!» Повторился дряхлый лай, и, спустя мгновенье, на двор, неизвестно откуда, выбежал человек в нанковом кафтане, с белой, как снег, головой; он посмотрел, защищая глаза
от солнца, на тарантас, ударил
себя вдруг обеими руками по ляжкам, сперва немного заметался на месте, потом бросился отворять ворота.
А вот дедушка ваш, Петр Андреич, и палаты
себе поставил каменные, а добра не нажил; все у них пошло хинеюи жили они хуже папенькиного, и удовольствий никаких
себе не производили, — а денежки все порешил, и помянуть его нечем, ложки серебряной
от них не осталось, и то еще, спасибо, Глафира Петровна порадела».
Марья Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился к ней на следующий день. «Вишь, повадился», — подумала она. Он ей сам по
себе не очень нравился, да и Паншин, под влиянием которого она находилась, весьма коварно и небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его гостем и не полагала нужным занимать родственника, почти домашнего человека, то и получаса не прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и Шурочка бегали в нескольких шагах
от них по цветнику.
Он полагал также, что перемена в Лизе происходила
от ее борьбы с самой
собою,
от ее сомнений: какой ответ дать Паншину?
Лаврецкий пришел, наконец, в
себя; он отделился
от стены и повернулся к двери.
Она отправилась в свою комнату. Но не успела она еще отдохнуть
от объяснения с Паншиным и с матерью, как на нее опять обрушилась гроза, и с такой стороны, откуда она меньше всего ее ожидала. Марфа Тимофеевна вошла к ней в комнату и тотчас захлопнула за
собой дверь. Лицо старушки было бледно, чепец набоку, глаза ее блестели, руки, губы дрожали. Лиза изумилась: она никогда еще не видала своей умной и рассудительной тетки в таком состоянии.
— Это сейчас видно.
От madame Boudran… Как мило и с каким вкусом! Я уверена, вы привезли с
собой множество восхитительных вещей. Я бы хоть посмотрела.
— Ничего? — воскликнула Марфа Тимофеевна, — это ты другим говори, а не мне! Ничего! а кто сейчас стоял на коленях? у кого ресницы еще мокры
от слез? Ничего! Да ты посмотри на
себя, что ты сделала с своим лицом, куда глаза свои девала? — Ничего! разве я не все знаю?
Что касается до нее, то она по-прежнему постоянно живет в Париже: Федор Иваныч дал ей на
себя вексель и откупился
от нее,
от возможности вторичного неожиданного наезда.
Неточные совпадения
Лука Лукич (
от испуга выронил сигару, плюнул и, махнув рукою, про
себя).Черт побери все! сгубила проклятая робость!
Я узнал это
от самых достоверных людей, хотя он представляет
себя частным лицом.
Митрофан. Да! того и смотри, что
от дядюшки таска; а там с его кулаков да за Часослов. Нет, так я, спасибо, уж один конец с
собою!
Стародум. Оставя его, поехал я немедленно, куда звала меня должность. Многие случаи имел я отличать
себя. Раны мои доказывают, что я их и не пропускал. Доброе мнение обо мне начальников и войска было лестною наградою службы моей, как вдруг получил я известие, что граф, прежний мой знакомец, о котором я гнушался вспоминать, произведен чином, а обойден я, я, лежавший тогда
от ран в тяжкой болезни. Такое неправосудие растерзало мое сердце, и я тотчас взял отставку.
Стародум(c нежнейшею горячностию). И мое восхищается, видя твою чувствительность.
От тебя зависит твое счастье. Бог дал тебе все приятности твоего пола. Вижу в тебе сердце честного человека. Ты, мой сердечный друг, ты соединяешь в
себе обоих полов совершенства. Ласкаюсь, что горячность моя меня не обманывает, что добродетель…