Степан Петрович, прогуливаясь по комнате, подходил к ним,
вслушивался в речи Вязовнина, бормотал: «Брау, брау!» — и время так и бежало…
Клим почти не
вслушивался в речи и споры, уже знакомые ему, они его не задевали, не интересовали. Дядя тоже не говорил ничего нового, он был, пожалуй, менее других речист, мысли его были просты, сводились к одному:
Он чувствовал, что теперь тёмные речи Якова задевают его сильнее, чем прежде задевали, и что эти слова будят в нём какие-то особые думы. Ему казалось, что кто-то чёрный в нём, тот, который всегда противоречил всем его простым и ясным мечтам о чистой жизни, теперь с особенной жадностью
вслушивается в речи Якова и ворочается в душе его, как ребёнок в утробе матери. Это было неприятно Илье, смущало его, казалось ему ненужным, он избегал разговоров с Яковом. Но отвязаться от товарища было нелегко.
«Вежлив!» — отметила она и, расхаживая по комнате от стола к буфету, стала внимательно
вслушиваться в речь Смолина. Говорил он мягко, уверенно.
Неточные совпадения
Татьяна
вслушаться желает //
В беседы,
в общий разговор; // Но всех
в гостиной занимает // Такой бессвязный, пошлый вздор; // Всё
в них так бледно, равнодушно; // Они клевещут даже скучно; //
В бесплодной сухости
речей, // Расспросов, сплетен и вестей // Не вспыхнет мысли
в целы сутки, // Хоть невзначай, хоть наобум // Не улыбнется томный ум, // Не дрогнет сердце, хоть для шутки. // И даже глупости смешной //
В тебе не встретишь, свет пустой.
Он стал относиться к ней более настороженно, недоверчиво
вслушивался в ее спокойные, насмешливые
речи, тщательнее взвешивал их и менее сочувственно принимал иронию ее суждений о текущей действительности; сами по себе ее суждения далеко не всегда вызывали его сочувствие, чаще всего они удивляли.
Самгин незаметно, ни с кем не простясь, ушел. Несносно было видеть, как любезничает Шемякин, как масляно блестят его котовы глаза и как внимательно
вслушивается Таисья
в его
речь.
В двери, точно кариатида, поддерживая шум или не пуская его
в соседнюю комнату, где тоже покрикивали, стояла Тося с папиросой
в зубах и, нахмурясь, отмахивая рукою дым от лица,
вслушивалась в неторопливую, самоуверенную
речь красивого мужчины.
Становилось холоднее. По вечерам
в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях
в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались на недостаточно ясное руководительство партии. Самгин, не
вслушиваясь в их
речи, но глядя на лица этих людей, думал, что они заражены верой
в невозможное, — верой, которую он мог понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который не нужен им, но и не мешает.