Неточные совпадения
Она оттеняла каждое лицо и отлично выдерживала его характер, пуская в ход
свою мимику, унаследованную ею вместе с итальянскою кровью; не щадя ни
своего нежного голоса, ни
своего прекрасного лица, она — когда нужно было представить либо выжившую из ума старуху, либо глупого бургомистра, — корчила самые уморительные гримасы, ежила
глаза, морщила нос, картавила, пищала…
Та повиновалась, Джемма вскрикнула от восхищения (
глаза у фрау Леноре были действительно очень красивы) — и, быстро скользнув платком по нижней, менее правильной части лица
своей матери, снова бросилась ее целовать.
Кончилось тем, что и он словно замер — и сидел неподвижно, как очарованный, и всеми силами души
своей любовался картиной, которую представляли ему и эта полутемная комната, где там и сям яркими точками рдели вставленные в зеленые старинные стаканы свежие, пышные розы — и эта заснувшая женщина с скромно подобранными руками и добрым, усталым лицом, окаймленным снежной белизной подушки, и это молодое, чутко-настороженное и тоже доброе, умное, чистое и несказанно прекрасное существо с такими черными глубокими, залитыми тенью и все-таки светившимися
глазами…
Джемма промолчала в
свою очередь и задумалась, слегка кусая ноготь указательного пальца и устремив
глаза в сторону. Потом она похвалила
своего жениха, упомянула об устроенной им на завтрашний день прогулке и, быстро глянув на Санина, замолчала опять.
Пока г-н Клюбер, снисходительно покорившись «капризу
своей невесты», ходил советоваться с оберкельнером, Джемма стояла неподвижно, опустив
глаза и стиснув губы; она чувствовала, что Санин неотступно и как бы вопросительно глядел на нее — это, казалось, ее сердило.
При этих словах Джемма, которая продолжала сидеть на
своем месте не шевелясь, — ее грудь резко и высоко поднималась, — Джемма перевела
глаза свои на г-на Клюбера… и так же пристально, таким же точно взором посмотрела на него, как и на офицера.
Тот бережно положил его в боковой карман — и, еще раз повторив: «Через час!» — направился было к дверям; но круто повернул назад, подбежал к Санину, схватил его руку — и, притиснув ее к
своему жабо, подняв
глаза к небу, воскликнул...
Несколько минут спустя они оба отправились в кондитерскую Розелли. Санин предварительно взял с Панталеоне слово держать дело о дуэли в глубочайшей тайне. В ответ старик только палец кверху поднял и, прищурив
глаз, прошептал два раза сряду: «Segredezza!» (Таинственность!) Он видимо помолодел и даже выступал свободнее. Все эти необычайные, хотя и неприятные события живо переносили его в ту эпоху, когда он сам и принимал и делал вызовы, — правда, на сцене. Баритоны, как известно, очень петушатся в
своих ролях.
— О нет!.. Мне очень скучно вдруг сделалось. Вспомнила я Джиован'Баттиста…
свою молодость… Потом, как это все скоро прошло. Стара я становлюсь, друг мой, — и не могу я никак с этим помириться. Кажется, сама я все та же, что прежде… а старость — вот она… вот она! — На
глазах фрау Леноры показались слезинки. — Вы, я вижу, смотрите на меня да удивляетесь… Но вы тоже постареете, друг мой, и узнаете, как это горько!
— Что это было такое? Молния? — спросила она, широко поводя
глазами и не принимая с его плеч
своих обнаженных рук.
Сказавши, что он хочет спать, Санин желал только отделаться от
своих товарищей; но, оставшись один, он взаправду почувствовал значительную усталость во всех членах: всю предшествовавшую ночь он почти не смыкал
глаз и, бросившись на постель, немедленно заснул глубоким сном.
Санин принес г-же Розелли стакан воды, дал ей честное слово, что придет немедленно, проводил ее по лестнице до улицы — и, вернувшись в
свою комнату, даже руками всплеснул и
глаза вытаращил.
— Вы дрались сегодня на дуэли, — заговорила она с живостью и обернулась к нему всем
своим прекрасным, стыдливо вспыхнувшим лицом, — а какой глубокой благодарностью светились ее
глаза! — И вы так спокойны? Стало быть, для вас не существует опасности?
Она мгновенно отбросила назад через плечо
свою шляпу — и устремила на него
глаза, доверчивые и благодарные по-прежнему. Она ждала, что он заговорит… Но вид ее лица смутил и словно ослепил его. Теплый блеск вечернего солнца озарял ее молодую голову — и выражение этой головы было светлее и ярче самого этого блеска.
Фигура остановилась, подняла
свои крохотные
глаза, подождала немного — и, расклеив, наконец,
свои губы, проговорила сиповатой фистулой...
— Ах, извините! — проговорила она с полусмущенной, полунасмешливой улыбкой, мгновенно прихватив рукою конец одной косы и вперив на Санина
свои большие серые светлые
глаза. — Я не думала, что вы уже пришли.
Санин поклонился и вышел. Веселый смех раздался вслед за ним — и в зеркале, мимо которого он проходил в это мгновенье, отразилась следующая сцена: Марья Николаевна надвинула
своему супругу его феску на
глаза, а он бессильно барахтался обеими руками.
Марья Николаевна в тот день принарядилась очень к
своему «авантажу», как говаривали наши бабушки. На ней было шелковое розовое платье глясэ, с рукавами à la Fontanges [Как у фонтанж (фр.).], и по крупному бриллианту в каждом ухе.
Глаза ее блистали не хуже тех бриллиантов: она казалась в духе и в ударе.
А Полозов кушал обдуманно, пил внимательно и только изредка вскидывал то на жену, то на Санина
свои белесоватые, с виду слепые, в сущности очень зрячие
глаза.
Марья Николаевна обернула к нему
свое лицо. В карете было темно, но
глаза ее сверкнули в самой этой темноте.
Вот что думал Санин, ложась спать; но что он подумал на следующий день, когда Марья Николаевна нетерпеливо постучала коралловой ручкой хлыстика в его дверь, когда он увидел ее на пороге
своей комнаты — с шлейфом темно-синей амазонки на руке, с маленькой мужской шляпой на крупно заплетенных кудрях, с откинутым на плечо вуалем, с вызывающей улыбкой на губах, в
глазах, на всем лице, — что он подумал тогда — об этом молчит история.
— Я еду туда, где будешь ты, — и буду с тобой, пока ты меня не прогонишь, — отвечал он с отчаянием и припал к рукам
своей властительницы. Она высвободила их, положила их ему на голову и всеми десятью пальцами схватила его волосы. Она медленно перебирала и крутила эти безответные волосы, сама вся выпрямилась, на губах змеилось торжество — а
глаза, широкие и светлые до белизны, выражали одну безжалостную тупость и сытость победы. У ястреба, который когтит пойманную птицу, такие бывают
глаза.
Давно ли его юное сердце благоговело перед
своим героем, идеалом, а теперь его бледное красивое — до того красивое лицо, что Марья Николаевна его заметила и высунулась в окошко кареты — это благородное лицо пышет злобой и презрением;
глаза, столь похожие на те
глаза! — впиваются в Санина, и губы сжимаются… и раскрываются вдруг для обиды…
Слезы так и брызнули из его
глаз: одно то, что она подписалась
своим именем, без фамилии — служило ему залогом примирения, прощения!
Неточные совпадения
Да сказать Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам
своим; он, для порядка, всем ставит фонари под
глазами — и правому и виноватому.
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый
глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права
свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Помещик так растрогался, // Что правый
глаз заплаканный // Ему платочком вытерла // Сноха с косой распущенной // И чмокнула старинушку // В здоровый этот
глаз. // «Вот! — молвил он торжественно // Сынам
своим наследникам // И молодым снохам. — // Желал бы я, чтоб видели // Шуты, врали столичные, // Что обзывают дикими // Крепостниками нас, // Чтоб видели, чтоб слышали…»
Гремит на Волге музыка. // Поют и пляшут девицы — // Ну, словом, пир горой! // К девицам присоседиться // Хотел старик, встал на ноги // И чуть не полетел! // Сын поддержал родителя. // Старик стоял: притопывал, // Присвистывал, прищелкивал, // А
глаз свое выделывал — // Вертелся колесом!
И рассказали странники, // Как встретились нечаянно, // Как подрались, заспоривши, // Как дали
свой зарок // И как потом шаталися, // Искали по губерниям // Подтянутой, Подстреленной, // Кому живется счастливо. // Вольготно на Руси? // Влас слушал — и рассказчиков //
Глазами мерял: — Вижу я, // Вы тоже люди странные! — // Сказал он наконец. — // Чудим и мы достаточно. // А вы — и нас чудней! —