— Я желала… — начала Ася, стараясь улыбнуться, но ее бледные губы
не слушались ее, — я хотела… Нет, не могу, — проговорила она и умолкла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.
И точно: час без малого // Последыш говорил! // Язык его
не слушался: // Старик слюною брызгался, // Шипел! И так расстроился, // Что правый глаз задергало, // А левый вдруг расширился // И — круглый, как у филина, — // Вертелся колесом. // Права свои дворянские, // Веками освященные, // Заслуги, имя древнее // Помещик поминал, // Царевым гневом, Божиим // Грозил крестьянам, ежели // Взбунтуются они, // И накрепко приказывал, // Чтоб пустяков не думала, // Не баловалась вотчина, // А слушалась господ!
Всё шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было хуже всего,
не послушался Англичанки, и был оставлен без сладкого пирога. Дарья Александровна не допустила бы в такой день до наказания, если б она была тут; но надо было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише не будет сладкого пирога. Это испортило немного общую радость.
Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но
не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и достал его ружейною пулею Кукубенко.
Неточные совпадения
Долгонько
слушались, // Весь город разукрасили, // Как Питер монументами, // Казненными коровами, // Пока
не догадалися, // Что спятил он с ума!» // Еще приказ: «У сторожа, // У ундера Софронова, // Собака непочтительна: // Залаяла на барина, // Так ундера прогнать, // А сторожем к помещичьей // Усадьбе назначается // Еремка!..» Покатилися // Опять крестьяне со смеху: // Еремка тот с рождения // Глухонемой дурак!
Народу
не задерживал, // Приказчик, управляющий, // Богатые помещики // И мужики беднейшие — // Все очереди
слушались, // Порядок строгий вел!
Но это говорили его вещи, другой же голос в душе говорил, что
не надо подчиняться прошедшему и что с собой сделать всё возможно. И,
слушаясь этого голоса, он подошел к углу, где у него стояли две пудовые гири, и стал гимнастически поднимать их, стараясь привести себя в состояние бодрости. За дверью заскрипели шаги. Он поспешно поставил гири.
И я до сих пор
не знаю, хорошо ли сделала, что
послушалась ее в это ужасное время, когда она приезжала ко мне в Москву.
— Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я знаю; но это
не так легко решить, как ты думаешь. И предоставь мне, и
слушайся меня. Никогда со мной
не говори об этом. Обещаешь ты мне?… Нет, нет, обещай!…