Я
хотел уже перестать и только посмотреться с трубкой в зеркало, как, к удивлению
моему, зашатался на
ногах; комната дошла кругом, и, взглянув в зеркало, к которому я с трудом подошел, я увидел,
что лицо
мое было бледно, как полотно.
«Ну, уж как папа
хочет, — пробормотал я сам себе, садясь в дрожки, — а
моя нога больше не будет здесь никогда; эта нюня плачет, на меня глядя, точно я несчастный какой-нибудь, а Ивин, свинья, не кланяется; я же ему задам…»
Чем это я
хотел задать ему, я решительно не знаю, но так это пришлось к слову.
Не помню, как и
что следовало одно за другим, но помню,
что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже,
что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и
хотел пустить в него стулом, но удержался; помню,
что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова,
что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже,
что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и
что я в это время думал о том,
что этого вовсе не нужно было делать; помню еще,
что я, лежа на полу, цепляясь
нога за
ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал,
что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще,
что ужинали и пили что-то другое,
что я выходил на двор освежиться, и
моей голове было холодно, и
что, уезжая, я заметил,
что было ужасно темно,
что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому
что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное:
что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал,
что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал,
что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.