Неточные совпадения
Разделив свои обязанности на три рода: на обязанности к самому себе, к ближним и к богу, я начал писать первые, но их оказалось так много и столько родов и подразделений, что надо
было прежде написать «
Правила жизни», а потом уже приняться за расписание.
И долго после этого молчал и сидел недвижно, только изредка
поправляя полу армяка, которая все выбивалась из-под его полосатой ноги, прыгавшей в большом сапоге на подножке калибера. Я уже думал, что и он думает про меня то же, что духовник, — то
есть, что такого прекрасного молодого человека, как я, другого нет на свете; но он вдруг обратился ко мне...
Тетрадь с заглавием «
Правила жизни» тоже
была спрятана с черновыми ученическими тетрадями.
Несмотря на то, что мысль о возможности составить себе
правила на все обстоятельства жизни и всегда руководиться ими нравилась мне, казалась чрезвычайно простою и вместе великою, и я намеревался все-таки приложить ее к жизни, я опять как будто забыл, что это нужно
было делать сейчас же, и все откладывал до такого-то времени.
Как только Дмитрий вошел ко мне в комнату, по его лицу, походке и по свойственному ему жесту во время дурного расположения духа, подмигивая глазом, гримасливо подергивать головой набок, как будто для того, чтобы
поправить галстук, я понял, что он находился в своем холодно упрямом расположении духа, которое на него находило, когда он
был недоволен собой, и которое всегда производило охлаждающее действие на мое к нему чувство.
Он чрезвычайно развеселился, потребовал еще бутылку шампанского (что
было против его
правил), зазвал в нашу комнату какого-то незнакомого господина и стал
поить его,
пел Gaudeamus igitur, просил, чтоб все вторили ему, и предлагал ехать в Сокольники кататься, на что Дубков заметил, что это слишком чувствительно.
Дмитрий
был общителен и кроток, не
поправлял головой галстука, не подмигивал нервически и не зажмуривался; я
был доволен теми благородными чувствами, которые ему высказал, полагая, что за них он совершенно простил мне мою постыдную историю с Колпиковым, не презирает меня за нее, и мы дружно разговорились о многом таком задушевном, которое не во всяких условиях говорится друг другу.
Петр Васильевич, несмотря на свое некрасивое лицо, неуклюжесть и заиканье,
был человек с чрезвычайно твердыми
правилами и необыкновенным практическим умом.
На этой же лекции решив, что записывание всего, что
будет говорить всякий профессор, не нужно и даже
было бы глупо, я держался этого
правила до конца курса.
Папа
был недоволен мною, но, видя мое страшное огорчение, утешал меня, говоря, что, как это ни скверно, еще все дело можно
поправить, ежели я перейду на другой факультет.
Я думал, думал и, наконец, раз поздно вечером, сидя один внизу и слушая вальс Авдотьи Васильевны, вдруг вскочил, взбежал на верх, достал тетрадь, на которой написано
было: «
Правила жизни», открыл ее, и на меня нашла минута раскаяния и морального порыва. Я заплакал, но уже не слезами отчаяния. Оправившись, я решился снова писать
правила жизни и твердо
был убежден, что я уже никогда не
буду делать ничего дурного, ни одной минуты не проведу праздно и никогда не изменю своим
правилам.
Дедушка кстати солдата // Встретил, вином угостил, // Поцеловавши как брата, // Ласково с ним говорил: // — Нынче вам служба не бремя — // Кротко начальство теперь… // Ну а как в наше-то время! // Что ни начальник, то зверь! // Душу вколачивать в пятки //
Правилом было тогда. // Как ни трудись, недостатки // Сыщет начальник всегда: // «Есть в маршировке старанье, // Стойка исправна совсем, // Только заметно дыханье…» // Слышишь ли?.. дышат зачем!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие
правила и солидность в поступках.
— Во времена досюльные // Мы
были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей // Не знали мы тогда. // Не
правили мы барщины, // Оброков не платили мы, // А так, когда рассудится, // В три года раз пошлем.
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает книжку и прочитав несколько.) Это правда. Как не
быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (Прочитав опять несколько.) Нельзя не любить
правил добродетели. Они — способы к счастью. (Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь
есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб
править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами.
Стародум. Постой. Сердце мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев.
Побудем здесь несколько минут. У меня
правило: в первом движении ничего не начинать.