Неточные совпадения
Первый день буду держать по полпуда «вытянутой рукой» пять минут, на
другой день двадцать один фунт, на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает
оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за грудь, подниму аршина на два от земли одной рукой и только подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
Он знал ту крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не
оскорбляя других, возвышала его в мнении света.
«Нет, — подумал он, — да будет мне стыдно, если я хотя мыслию
оскорблю друга отца моего! Один бесчестный платит за хлеб-соль обманом, один трус бежит от смерти!»
Варвара Михайловна (волнуясь). А я не знаю… Я не вижу ничего более яркого… (Шалимов внимательно прислушивается к словам Варвары Михайловны.) Я не умею говорить… Но, господа, я сердцем чувствую: надо, необходимо пробудить в людях сознание своего достоинства, во всех людях… во всех! Тогда никто из нас не будет
оскорблять другого… Ведь мы не умеем уважать человека, и это так больно… обидно…
Неточные совпадения
Вареньке хотелось улыбнуться, глядя на детский гнев своего
друга, но она боялась
оскорбить ее.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с
другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна
оскорбить человека, которого она любит. И
оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все
оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, —
другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже.
«Ни за что не соглашусь! — говорил Грушницкий, — он меня
оскорбил публично; тогда было совсем
другое…» — «Какое тебе дело? — отвечал капитан, — я все беру на себя.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени
другое чувство — страх огорчить его,
оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в
других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак любви, я чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви.