Неточные совпадения
Благой, отрадный голос, столько раз с
тех пор, в
те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя
любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, — благой, отрадный голос!
Это последнее обстоятельство, несмотря на
то, что мы с Володей
любили друг друга, очень много разъединило нас.
Я сейчас заметил, что друг мой был в
том самодовольно-кротком расположении духа, которое всегда на него находило, когда он бывал доволен собой, и которое я особенно
любил в нем.
Мне почему-то показалось, что именно потому, что Дмитрий слишком горячо заступался за Дубкова, он уже не
любил и не уважал его, но не признавался в
том из упрямства и из-за
того, чтоб его никто не мог упрекнуть в непостоянстве. Он был один из
тех людей, которые
любят друзей на всю жизнь, не столько потому, что эти друзья остаются им постоянно любезны, сколько потому, что раз, даже по ошибке, полюбив человека, они считают бесчестным разлюбить его.
— Да-с, не
люблю, — продолжал строго господин с усами, бегло взглянув на господина без усов, как будто приглашая его полюбоваться на
то, как он будет обрабатывать меня, — не люблю-с, милостивый государь, и
тех, которые так невежливы, что приходят курить вам в нос, и
тех не
люблю. — Я тотчас же сообразил, что этот господин меня распекает, но мне казалось в первую минуту, что я был очень виноват перед ним.
Я в юности не только не
любил отношений с людьми, которые считали себя выше меня, но такие отношения были для меня невыносимо мучительны, вследствие постоянного страха оскорбления и напряжения всех умственных сил на
то, чтобы доказать им свою самостоятельность.
— Так-то-с, Николай Петрович, — говорил мне старик, следуя за мной по комнате, в
то время как я одевался, и почтительно медленно вертя между своими толстыми пальцами серебряную, подаренную бабушкой, табакерку, — как только узнал от сына, что вы изволили так отлично выдержать экзамен — ведь ваш ум всем известен, — тотчас прибежал поздравить, батюшка; ведь я вас на плече носил, и бог видит, что всех вас, как родных,
люблю, и Иленька мой все просился к вам. Тоже и он привык уж к вам.
Шрамов на лице не было заметно никаких, но прелестные выпуклые глаза и светлая, добродушно веселая улыбка были
те же, которые я знал и
любил в детстве.
— Да, она удивительная девушка, — говорил он, стыдливо краснея, но
тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж не молодая девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша собой, но ведь что за глупость, бессмыслица —
любить красоту! — я этого не могу понять, так это глупо (он говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души, сердца и правил… я уверен, не найдешь подобной девушки в нынешнем свете (не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку говорить, что все хорошее редко в нынешнем свете, но он
любил повторять это выражение, и оно как-то шло к нему).
Дмитрий ничего не сказал мне, видимо, недовольный
тем, что на его признание, которое, вероятно, стоило ему труда, я отвечал, обращая его внимание на природу, к которой он вообще был хладнокровен. Природа действовала на него совсем иначе, чем на меня; она действовала на него не столько красотой, сколько занимательностью; он
любил ее более умом, чем чувством.
Для людей, которые так
любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает
то приятное чувство, сознанием и выражением которого они наслаждаются.
Люди, которые
любят так,
любят всегда на всю жизнь, потому что чем больше они
любят,
тем больше узнают любимый предмет и
тем легче им
любить,
то есть удовлетворять его желания.
Любовь их редко выражается словами, и если выражается,
то не только не самодовольно, красиво, но стыдливо, неловко, потому что они всегда боятся, что
любят недостаточно.
Они ищут взаимности, охотно даже обманывая себя, верят в нее и счастливы, если имеют ее; но
любят всё так же даже и в противном случае и не только желают счастия для любимого предмета, но всеми
теми моральными и материальными, большими и мелкими средствами, которые находятся в их власти, постоянно стараются доставить его.
И вот эта-то деятельная любовь к своему племяннику, племяннице, к сестре, к Любовь Сергеевне, ко мне даже, за
то, что меня
любил Дмитрий, светилась в глазах, в каждом слове и движении Софьи Ивановны.
Следуя своему правилу быть всегда оригинальным и считая, что такие умные люди, как я и княгиня, должны стоять выше банальной учтивости, я отвечал, что терпеть не могу гулять без всякой цели, и ежели уж
люблю гулять,
то совершенно один.
Глядя на немного сутуловатую спину Дмитрия и его подошвы, которые как-то покорно выставлялись передо мной, когда он клал земные поклоны, я еще сильнее
любил Дмитрия, чем прежде, и думал все о
том...
Вследствие этого, вообразив себе, что классическая музыка легче, и отчасти для оригинальности, я решил вдруг, что я
люблю ученую немецкую музыку, стал приходить в восторг, когда Любочка играла «Sonate Pathétique», несмотря на
то, что по правде сказать, эта соната давно уже опротивела мне до крайности, сам стал играть Бетховена и выговаривать Бееетховен.
Но, несмотря на живой характер матери и равнодушно рассеянную внешность дочери, что-то говорило вам, что первая никогда — ни прежде, ни теперь — ничего не
любила, исключая хорошенького и веселенького, а что Авдотья Васильевна была одна из
тех натур, которые ежели раз полюбят,
то жертвуют уже всею жизнию
тому, кого они полюбят.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно
любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме
того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о
том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я
люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в
том же.
Я уже слишком давно начал обсуживать его для
того, чтобы не найти в нем недостатков; а в первой молодости мы
любим только страстно и поэтому только людей совершенных.
— Нет, — продолжал Дмитрий, сердитым движением шеи поправляя галстук, — когда я
люблю,
то ни похвалы, ни брань не могут изменить моего чувства.
И я, стараясь уколоть его еще больнее, чем он меня, стал доказывать ему, что он никого не
любит, и высказывать ему все
то, в чем, мне казалось, я имел право упрекнуть его.
— Потому что она никогда не
любила его, а только всем уши прожужжала своею любовью, желая выйти замуж за богатого человека, — прибавляла Мими, задумчиво вздыхая, как бы говоря: «Не
то бы сделали для него некоторые люди, если бы он сумел оценить их».
Авдотья Васильевна в первое время часто
любила, называя себя мачехой, намекать на
то, как всегда дети и домашние дурно и несправедливо смотрят на мачеху и вследствие этого как тяжело бывает ее положение.
Ему казалось много вздоров в
том, что ему читали, но с свойственным его натуре бессознательным практическим плутовством он тотчас же подделывался под
то, что было нужно профессору, и все профессора его
любили.
Он не только не уважал и не
любил науки, но презирал даже
тех, которые серьезно занимались
тем, что ему так легко доставалось.