Неточные совпадения
«Как мог я не понимать этого, как дурен я был прежде, как я мог бы и могу быть хорош и счастлив в будущем! —
говорил я сам
себе.
Он сшил
себе модное платье — оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме, про которую Мими не
говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и читаешь слова: «Бедные сироты!
«Вот тогда я это отнесу туда и еще много, много мыслей, которые мне придут тогда, по этому предмету», —
говорил я сам
себе.
Сознание свободы и то весеннее чувство ожидания чего-то, про которое я
говорил уже, до такой степени взволновали меня, что я решительно не мог совладеть с самим
собою и приготавливался к экзамену очень плохо.
Эти были большей частью знакомы между
собой,
говорили громко, по имени и отчеству называли профессоров, тут же готовили вопросы, передавали друг другу тетради, шагали через скамейки, из сеней приносили пирожки и бутерброды, которые тут же съедали, только немного наклонив голову на уровень лавки.
Я подвинулся ближе к столу, но профессора продолжали почти шепотом
говорить между
собой, как будто никто из них и не подозревал моего присутствия. Я был тогда твердо убежден, что всех трех профессоров чрезвычайно занимал вопрос о том, выдержу ли я экзамен и хорошо ли я его выдержу, но что они так только, для важности, притворялись, что это им совершенно все равно и что они будто бы меня не замечают.
В то время как она
говорила, я успел подумать о том положении, в котором я находился в настоящую минуту, и решил сам с
собою, что в настоящую минуту я был влюблен.
— А ты еще не одет, а тебе надо ехать, — тотчас же после этого начала
говорить ему княгиня сердитым тоном, который, видимо, был ей привычен в отношении с домашними, — опять чтоб на тебя сердились, опять хочешь восстановить против
себя.
Он имел привычку, происходившую от фальшивых зубов, которых у него был полон рот, — сказав что-нибудь, поднимать верхнюю губу к носу и, производя легкий звук сопения, как будто втягивать эту губу
себе в ноздри, и когда он это делал теперь, мне все казалось, что он про
себя говорил: «Мальчишка, мальчишка, и без тебя знаю: наследник, наследник», и т. д.
Он прекрасный человек и был очень ласков ко мне, —
говорил я, желая, между прочим, внушить своему другу, что все это я
говорю не вследствие того, чтобы я чувствовал
себя униженным перед князем, — но, — продолжал я, — мысль о том, что на меня могут смотреть, как на княжну, которая живет у него в доме и подличает перед ним, — ужасная мысль.
— Да, она удивительная девушка, —
говорил он, стыдливо краснея, но тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж не молодая девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша
собой, но ведь что за глупость, бессмыслица — любить красоту! — я этого не могу понять, так это глупо (он
говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души, сердца и правил… я уверен, не найдешь подобной девушки в нынешнем свете (не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку
говорить, что все хорошее редко в нынешнем свете, но он любил повторять это выражение, и оно как-то шло к нему).
Любовь Сергеевна весь этот вечер
говорила такими большею частию не идущими ни к делу, ни друг к другу изречениями; но я так верил Дмитрию, и он так заботливо весь этот вечер смотрел то на меня, то на нее с выражением, спрашивавшим: «Ну, что?» — что я, как это часто случается, хотя в душе был уже убежден, что в Любовь Сергеевне ничего особенного нет, еще чрезвычайно далек был от того, чтобы высказать эту мысль даже самому
себе.
Я
говорю не о любви молодого мужчины к молодой девице и наоборот, я боюсь этих нежностей и был так несчастлив в жизни, что никогда не видал в этом роде любви ни одной искры правды, а только ложь, в которой чувственность, супружеские отношения, деньги, желание связать или развязать
себе руки до того запутывали самое чувство, что ничего разобрать нельзя было.
Для того чтобы поддержать в
себе это приятное чувство, они постоянно в самых изящных выражениях
говорят о своей любви как самому предмету, так и всем тем, кому даже и нет до этой любви никакого дела.
Княгиня и Любовь Сергеевна сидели молча, вслушиваясь в каждое слово, видимо, желая иногда принять участие в споре, но удерживаясь и предоставляя
говорить за
себя, одна — Вареньке, другая — Дмитрию.
— Знаешь что, Дмитрий, — сказал я моему другу, подходя ближе к Вареньке, так чтобы она могла слышать то, что я буду
говорить, — я нахожу, что ежели бы не было комаров, и то ничего хорошего нет в этом месте, а уж теперь, — прибавил я, щелкнув
себя по лбу и действительно раздавив комара, — это совсем плохо.
Нравились мне в этих романах и хитрые мысли, и пылкие чувства, и волшебные события, и цельные характеры: добрый, так уж совсем добрый; злой, так уж совсем злой, — именно так, как я воображал
себе людей в первой молодости; нравилось очень, очень много и то, что все это было по-французски и что те благородные слова, которые
говорили благородные герои, я мог запомнить, упомянуть при случае в благородном деле.
Когда же она хотела быть веселой, то веселье ее выходило какое-то странное — не то она смеялась над
собой, не то над тем, с кем
говорила, не то над всем светом, чего она, верно, не хотела.
Часто я удивлялся и спрашивал
себя, что она хотела этим сказать, когда
говорила подобные фразы: да, я ужасно как хороша
собой; как же, все в меня влюблены, и т. п.
Мы редко
говорили с Володей с глазу на глаз и о чем-нибудь серьезном, так что, когда это случалось, мы испытывали какую-то взаимную неловкость, и в глазах у нас начинали прыгать мальчики, как
говорил Володя; но теперь, в ответ на смущение, выразившееся в моих глазах, он пристально и серьезно продолжал глядеть мне в глаза с выражением, говорившим: «Тут нечего смущаться, все-таки мы братья и должны посоветоваться между
собой о важном семейном деле». Я понял его, и он продолжал...
Всякое слово, которое я слышал из их разговора, не только казалось мне бессмысленно, но неправильно, просто не по-французски (ce n’est pas Français,
говорил я
себе мысленно), а позы, речи и поступки Семенова, Иленьки и других казались мне неблагородны, непорядочны, не comme il faut.
Все это я
говорил только для того, чтобы показать
себя с более выгодной стороны и чтобы товарищ меня полюбил еще больше за это; но почти всякий раз, напротив, вследствие сообщенного известия о моем родстве с князем Иваном Иванычем и дрожках, к удивлению моему, товарищ вдруг становился со мной горд и холоден.
— А я
говорю, что да, потому что я знаю это по
себе, — отвечал я с жаром сдержанной досады и своею откровенностью желая обезоружить его, — я тебе
говорил и повторяю, что мне всегда кажется, что я люблю тех людей, которые мне
говорят приятное, а как разберу хорошенько, то вижу, что настоящей привязанности нет.
—
Говори за
себя. Очень жалко, коли ты такой…
Спор уже переходил в ссору, когда вдруг Дмитрий замолчал и ушел от меня в другую комнату. Я пошел было за ним, продолжая
говорить, но он не отвечал мне. Я знал, что в графе его пороков была вспыльчивость, и он теперь преодолевал
себя. Я проклинал все его расписания.
Науки, как он понимал их, не занимали десятой доли его способностей; жизнь в его студенческом положении не представляла ничего такого, чему бы он мог весь отдаться, а пылкая, деятельная, как он
говорил, натура требовала жизни, и он вдался в кутеж такого рода, какой возможен был по его средствам, и предался ему с страстным жаром и желанием уходить
себя, чем больше во мне силы.