Неточные совпадения
Доктора и магистры и духовное сословие
стали заботиться только о том, чтобы покорить весь свет своему владычеству, вооружали
людей друг против друга на убийства и грабежи и совсем уничтожили христианство в вере и в жизни.
Заглавие «Сеть веры» дано Хельчицким его сочинению потому, что, взяв эпиграфом стих Евангелия о призвании учеников с тем, чтобы они
стали ловцами
людей, Хельчицкий, продолжая это сравнение, говорит: «Христос посредством учеников захватил в свою сеть веры весь мир, но большие рыбы, пробив сеть, выскочили из нее и в поделанные этими большими рыбами дыры ушли и все остальные, так что сеть осталась почти пустая».
Так и ждешь, что на этот существенный вопрос, который один только и мог побудить
человека писать
статью о книге,
человек скажет, что это толкование учения Христа верно и что надо следовать ему, или скажет, что такое толкование неверно; докажет, почему, и даст другое правильное толкование тех слов, которые я неправильно толкую.
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как не переставая понималось и понимается меньшинством
людей христианское учение в его прямом и истинном смысле, так и критики на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение Христа в прямом смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной стороны, никогда для меньшинства не прекращалось, но всё яснее и яснее
становилось истинное понимание этого учения, так, с другой стороны, для большинства смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что
люди прямо уже не понимают самых простых положений, самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Чем шире распространялось христианство и чем большую оно захватывало толпу неподготовленных
людей, тем менее оно понималось, тем решительнее утверждалась непогрешимость понимания и тем менее
становилась возможность понять истинный смысл учения.
Послушаешь и почитаешь
статьи и проповеди, в которых церковные писатели нового времени всех исповеданий говорят о христианских истинах и добродетелях, послушаешь и почитаешь эти веками выработанные искусные рассуждения, увещания, исповедания, иногда как будто похожие на искренние, и готов усомниться в том, чтобы церкви могли быть враждебны христианству: «не может же быть того, чтобы эти
люди, выставившие таких
людей, как Златоусты, Фенелоны, Ботлеры, и других проповедников христианства, были враждебны ему».
Перед церквами стоит дилемма: нагорная проповедь или Никейский символ — одно исключает другое: если
человек искренно поверит в нагорную проповедь, Никейский символ неизбежно потеряет для него смысл и значение и вместе с ним церковь и ее представители; если же
человек поверит в Никейский символ, т. е. в церковь, т. е. в тех, которые называют себя представителями ее, то нагорная проповедь
станет для него излишняя.
Как очень редко отдельный
человек изменяет свою жизнь только по указаниям разума, а большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые разумом, продолжает жить прежнею жизнью и изменяет ее только тогда, когда жизнь его
становится совсем противоречащей его сознанию и вследствие того мучительной, точно так же человечество, узнав через своих религиозных руководителей новый смысл жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться, долго еще и после этого познания продолжает в большинстве
людей жить прежней жизнью и приводится к принятию нового жизнепонимания только сознанием невозможности продолжения прежней жизни.
Но мы, сколько бы ни раздразнивали нас, мы уже не можем верить в это, и противоречие это для
людей нашего времени так ужасно, что жить, не разрешив его,
стало невозможно.
То же надо понять и
людям, читающим
статьи и книги о третейском суде и разоружении.
Но чем сложнее
становились общества, чем больше они
становились, в особенности чем чаще завоевание было причиной соединения
людей в общества, тем чаще личности стремились к достижению своих целей в ущерб общему и тем чаще для ограничения этих непокоряющихся личностей понадобилось употребление власти, т. е. насилия.
В самом простом виде дело происходило так:
люди жили племенами, семьями, родами и враждовали, насиловали, разоряли, убивали друг друга. Насилия эти происходили в малых и больших размерах: личность боролась с личностью, племя с племенем, семья с семьей, род с родом, народ с народом. Бòльшие, сильнейшие совокупности завладевали слабейшими, и чем больше и сильнее
становилась совокупность
людей, тем меньше происходило в ней внутренних насилий и тем обеспеченнее казалась продолжительность жизни совокупности.
Это нужно было всегда и всё
становилось нужнее и нужнее по мере развивавшегося образования в народах, по мере усиления общения между
людьми одной и разных национальностей и
стало особенно необходимо теперь, при коммунистическом, социалистическом, анархистическом и общем рабочем движении.
Правительства утверждают, что войска нужны преимущественно для внешней обороны, но это несправедливо. Они нужны прежде всего против своих подданных, и всякий
человек, отбывающий воинскую повинность, невольно
становится участником всего насилия государства над своими подданными.
Для того, чтобы убедиться в том, что каждый
человек, исполняющий воинскую повинность,
становится участником таких дел государства, которые он не признает и не может признавать, пусть всякий вспомнит только то, что творится в каждом государстве во имя порядка и блага народов и исполнителем чего всегда является войско.
Решает этот вопрос бесповоротно и безапелляционно религиозное сознание или совесть каждого отдельного
человека, перед которым невольно с общей воинской повинностью
становится вопрос о существовании или несуществовании государства.
Так точно и нельзя сказать с тех пор, как учение Христа
стало известно
людям: буду жить, как я жил прежде, не решая вопроса о противлении или непротивлении злу насилием. Надо неизбежно при возникновении каждой борьбы решить: противиться или не противиться насилием тому, что я считаю злом, насилием.
Но чем дальше жили
люди, чем сложнее
становились их отношения, тем более
становилось очевидным, что противиться насилием тому, что каждым считается злом, — неразумно, что борьба от этого не уменьшается и что никакие людские определения не могут сделать того, чтобы то, что считается злом одними
людьми, считалось бы таковым и другими.
Люди, облеченные святостью, считали злом то, что
люди и учреждения, облеченные светской властью, считали добром, и наоборот; и борьба
становилась всё жесточе и жесточе. И чем дальше держались
люди такого способа разрешения борьбы, тем очевиднее
становилось, что этот способ не годится, потому что нет и не может быть такого внешнего авторитета определения зла, который признавался бы всеми.
Дошло до того, что
люди, имеющие власть, перестали уже доказывать то, что они считают злом, есть зло, но прямо
стали говорить, что они считают злом то, что им не нравится, а
люди, повинующиеся власти,
стали повиноваться ей не потому уже, что верят, что определения зла, даваемые этой властью, справедливы, а только потому, что они не могут не повиноваться.
Достигается это одурение и озверение тем, что
людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в
людях не успели еще твердо сложиться какие-либо ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть
людьми, а
становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
Весь длинный 1800-летний ход жизни христианских народов неизбежно привел их опять к обойденной ими необходимости решения вопроса принятия или непринятия учения Христа и вытекающего из него для общественной жизни решения вопроса о противлении или непротивлении злу насилием, но только с тою разницею, что прежде
люди могли принять и не принять решение, данное христианством, теперь же это решение
стало неизбежно, потому что оно одно избавляет их от того положения рабства, в котором они, как в тенетах, запутали сами себя.
Противоречие это
стало нам так привычно, что мы и не видим всей ужасающей бессмыслицы и безнравственности поступков не только тех
людей, которые по своей охоте избирают профессию убийства, как нечто почтенное, но и тех несчастных
людей, которые соглашаются исполнять воинскую повинность, или хотя тех, которые в странах, где не введена воинская повинность, добровольно отдают свои труды на наем солдат и приготовления к убийству.
Ведь все эти
люди или христиане, или
люди, исповедующие гуманность и либеральность, знают, что, совершая эти поступки, они
становятся участниками, а при личной воинской повинности совершителями самых бессмысленных, бесцельных, жестоких убийств, и все-таки совершают их.
Положение народов христианских в наше время осталось столь же жестоким, каким оно было во времена язычества. Во многих отношениях, в особенности в порабощении
людей, оно
стало даже более жестоким, чем было во времена язычества.
И если бы тот
человек, который усвоил христианское жизнепонимание, не
стал бы, не дожидаясь других, жить сообразно с этим пониманием, никогда бы человечество не изменило своего положения.
И как стоит одной пчеле раскрыть крылья, подняться и полететь и за ней другой, третьей, десятой, сотой, для того чтобы висевшая неподвижно кучка
стала бы свободно летящим роем пчел, так точно стоит только одному
человеку понять жизнь так, как учит его понимать ее христианство, и начать жить так, и за ним сделать то же другому, третьему, сотому, для того чтобы разрушился тот заколдованный круг общественной жизни, из которого, казалось, не было выхода.
Пока не усвоит каждый отдельный
человек христианского жизнепонимания и не
станет жить сообразно с ним, не разрешится противоречие жизни людской и не установится новой формы жизни.
А между тем то, что освобождение всех
людей произойдет именно через освобождение отдельных лиц,
становится в последнее время всё более и более очевидным. Освобождение отдельных лиц во имя христианского жизнепонимания от государственного порабощения, бывшее прежде исключительным и незаметным явлением, получило в последнее время угрожающее для государственной власти значение.
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа, в котором устройство жизни таково, что
люди общинами уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые земли и не только не нуждаются в правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа в последнее время
стали всё чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
А стоит только разъясниться причинам отказа, для того чтобы всем
стало ясно, что те причины, по которым эти христиане отказываются от исполнения государственных требований, таковы же для всех других
людей, и что всем давно уже надо бы делать то же.
Вроде того, как если бы одни
люди, чтобы освободить задержанную в реке воду, долго работая, прокопали бы уже всю канаву и им нужно бы было только открыть отверстие, чтобы вода сама устремилась и сделала остальное, и тут-то пришли бы другие
люди и
стали бы советовать, что гораздо лучше, вместо того чтобы спускать воду, устроить над рекой такую машину с черпаками, которые, вычерпывая воду с одной стороны, переливали бы ее с другой в тот же пруд.
И нельзя доказать ни того, как это утверждают защитники государства, что уничтожение государства повлечет за собой общественный хаос, взаимные грабежи, убийства и уничтожение всех общественных учреждений и возвращение человечества к варварству; ни того, как это утверждают противники государства, что
люди уже
стали настолько разумны и добры, что не грабят и не убивают друг друга, предпочитают мирное общение вражде, что сами без помощи государства учредят всё то, что им будет нужно, а что поэтому государство не только не содействует всему этому, а, напротив, под видом ограждения
людей производит на них вредное и ожесточающее влияние.
Чем более распространялось и входило в сознание
людей истинное христианство, тем менее возможно было христианам быть среди властвующих и тем легче
становилось нехристианам властвовать над христианами.
Русское правительство душит своих подданных, веками не заботилось ни о малороссах в Польше, ни о латышах в остзейском крае, ни о русских мужиках, эксплуатируемых всеми возможными
людьми, и вдруг оно
становится защитником угнетенных от угнетателей, тех самых угнетателей, которых оно само угнетает.]
Насилие уменьшается и уменьшается и, очевидно, должно прекратиться, но не так, как представляют это себе некоторые защитники существующего строя, тем, что
люди, подлежащие насилию, вследствие воздействия на них правительств, будут делаться всё лучше и лучше (вследствие этого они, напротив,
становятся всегда хуже), а вследствие того, что так как все
люди постоянно
становятся лучше и лучше, то и наиболее злые
люди, находящиеся во власти,
становясь всё менее и менее злыми, сделаются уже настолько добры, что
станут неспособны употреблять насилие.
Изведав опытом, под влиянием христианского воздействия, тщету плодов насилия,
люди иногда в одном, иногда через несколько поколений утрачивают те пороки, которые возбуждаются страстью к приобретению власти и богатства, и,
становясь менее жестокими, не удерживают своего положения и вытесняются из власти другими, менее христианскими, более злыми
людьми и возвращаются в низшие по положению, но высшие по нравственности слои общества, увеличивая собой средний уровень христианского сознания всех
людей.
«Но если бы и было справедливо то, что государственное насилие прекратится тогда, когда обладающие властью настолько
станут христианами, что сами откажутся от нее, и не найдется более
людей, готовых занять их места, и справедливо, что процесс этот совершается, — говорят защитники существующего порядка, — то когда же это будет?
Но так как, во-первых,
люди не стоят на месте, а непрерывно движутся, всё более и более познавая истину и приближаясь к ней своею жизнью, и, во-вторых, все они по своему возрасту, воспитанию, породе расположены в постепенной градации от
людей, наиболее способных понимать новые открывающиеся истины внутренним путем, до
людей, наименее способных к этому, то
люди, ближе других стоящие к тем, которые усвоили истину внутренним способом, одни за другими сначала через длинные промежутки времени, а потом всё чаще и чаще переходят на сторону новой истины, и количество
людей, признающих новую истину
становится всё больше и больше, и истина
становится всё понятнее и понятнее.
А чем больше
людей усваивают новую истину и чем истина понятнее, тем более возбуждается доверие в остальных, на низшей степени по способности понимания стоящих
людях, и тем легче для них
становится постигновение ее и тем большее число усваивает ее.
Заблуждение это подобно тому, в котором бы находились
люди, желавшие заставить двигаться паровоз тем, что они руками вертели бы колеса его, не догадываясь о том, что основная причина движения его есть расширение пара, а не движение колес.
Люди, которые
стали бы руками и рычагами вертеть колеса, только вызвали бы подобие движения, а между тем изогнули бы колеса, помешав этим возможности настоящего движения.
Лучшие
люди нашего времени стремятся в эти наиболее чтимые положения, и потому круг, из которого отбираются
люди правительственные и богатые,
становится всё меньше и низменнее, так что по уму, образованию и в особенности по нравственным качествам уже теперь
люди, стоящие во главе управления, и богачи, не составляют, как это было в старину, цвета общества, а, напротив, стоят ниже среднего уровня.
Но мало того, что круг
людей, из которого отбираются слуги правительства и богатые
люди,
становится всё меньше и меньше, и низменнее и низменнее, сами
люди эти уже не приписывают тем положениям, которые они занимают, прежнего значения и часто, стыдясь их и в ущерб тому делу, которому они служат, не исполняют того, что они по своему положению призваны делать.
Палачи отказываются от исполнения своих обязанностей, так что в России смертные приговоры часто не могут приводиться в исполнение за отсутствием палачей, так как охотников поступать в палачи, несмотря на все выгоды, предоставляемые этим
людям, выбираемым из каторжников,
становится всё меньше и меньше.
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и
стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают стрелять ни в
людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые
люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Но не этим одним путем ведет общественное мнение
людей к уничтожению существующего порядка и заменению его новым. По мере того как положения насилия
становятся всё менее и менее привлекательными и всё менее и менее находится охотников занимать их, всё более и более разъясняется и ненужность их.
Но
людям, видящим, каким образом одна
статья в газете изменяет более положение дел, чем десятки свиданий монархов и сессий парламентов, всё яснее и яснее
становится, что не эти встречи, и свидания, и разговоры в парламентах руководят делами
людей, а нечто независимое от всего этого и нигде не сосредоточенное.
Те же прокуроры, и судьи, и такие же заседания, но
становится всё яснее и яснее, что так как гражданские суды решаются по самым разнообразным причинам, но только не по справедливости, и что уголовные суды не имеют никакого смысла, потому что наказания не достигают никакой допускаемой даже самими судьями цели, то учреждения эти не представляют никакого другого значения, как только средство кормления
людей, ни на что более полезное не способных.
Те же священники, и архиереи, и церкви, и синоды, но всем
становится всё яснее и яснее, что
люди эти давно уже сами не верят в то, что проповедуют, и потому не могут уже никого убедить в необходимости верить в то, во что они сами не верят.
Те же сборщики податей, но они всё менее и менее делаются, способными силою отнимать у
людей их имущество, и
становится всё яснее и яснее, что
люди без сборщиков податей могут по добровольной подписке собрать всё, что им нужно.