Неточные совпадения
Я очень мало
знал, как и все мы, о
том, что делалось и было проповедуемо и писано в прежнее время по вопросу о непротивлении злу.
Я
знал то, что было высказано об этом предмете у отцов церкви — Оригена, Тертуллиана и других, —
знал и о
том, что существовали и существуют некоторые, так называемые, секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые не допускают для христианина употребления оружия и не идут в военную службу; но что было сделано этими, так называемыми, сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно.
Из этих присланных мне ими журналов, брошюр и книг я
узнал, до какой степени уже много лет
тому назад ими неопровержимо была доказана для христианина обязанность выполнения заповеди о непротивлении злу насилием и была обличена неправильность церковного учения, допускающего казни и войны.
Сын Вильяма Ллойда Гаррисона, знаменитого борца за свободу негров, писал мне, что, прочтя мою книгу, в которой он нашел мысли, сходные с
теми, которые были выражены его отцом в 1838 году, он, полагая, что мне будет интересно
узнать это, присылает мне составленную его отцом почти 50 лет
тому назад декларацию или провозглашение непротивления — «Non-resistance».
«Сеть веры» есть учение Христово, которое должно извлекать человека из темной глубины житейского моря и его неправд. Истинная вера состоит в
том, чтобы верить божьим словам; но теперь пришло такое время, что люди истинную веру принимают за ересь, и поэтому разум должен указать, в чем состоит истинная вера, если кто этого не
знает.
Тьма закрыла ее от людей, и они не
узнают истинного закона Христа.
Узнав, таким образом, сущность учения Хельчицкого, я с
тем большим нетерпением ожидал появления «Сети веры» в журнале Академии. Но прошел год, два, три — книга не появлялась. Только в 1888 году я
узнал, что начатое печатание книги приостановилось. Я достал корректурные листы
того, что было отпечатано, и прочел книгу. Книга во всех отношениях удивительная.
Из сумасшедшего дома доктора выпускают отказавшегося, и тогда начинаются всякие тайные, хитрые меры, чтобы и не отпустить отказавшегося, поощрив
тем других отказываться так же, как и он, и вместе с
тем не оставить его среди солдат, чтобы и солдаты не
узнали от него
того, что призвание их к военной службе совершается совсем не по закону бога, как их уверяют, а против него.
Опровергать такое утверждение бесполезно потому, что люди, утверждающие это, сами себя опровергают или, скорее, отвергают себя от Христа, выдумывая своего Христа и свое христианство вместо
того, во имя которого и существует и церковь и
то положение, которое они в ней занимают. Если бы все люди
знали, что церковь проповедует Христа казнящего и не прощающего и воюющего,
то никто бы не верил в эту церковь и некому было бы доказывать
то, что она доказывает.
Довод этот неоснователен потому, что если мы позволим себе признать каких-либо людей злодеями особенными (ракà),
то, во-первых, мы этим уничтожаем весь смысл христианского учения, по которому все мы равны и братья как сыны одного отца небесного; во-вторых, потому, что если бы и было разрешено богом употреблять насилие против злодеев,
то так как никак нельзя найти
того верного и несомненного определения, по которому можно наверное
узнать злодея от незлодея,
то каждый человек или общество людей стало бы признавать взаимно друг друга злодеями, что и есть теперь; в-третьих, потому, что если бы и было возможно несомненно
узнавать злодеев от незлодеев,
то и тогда нельзя бы было в христианском обществе казнить или калечить, или запирать в тюрьмы этих злодеев, потому что в христианском обществе некому бы было исполнять это, так как каждому христианину, как христианину, предписано не делать насилия над злодеем.
Кроме
того, оправдание насилия, употребленного над ближним для защиты другого ближнего от худшего насилия, всегда неверно, потому что никогда при употреблении насилия против не совершившегося еще зла нельзя
знать, какое зло будет больше — зло ли моего насилия, или
того, от которого я хочу защищать.
Зная, что противоречие, существующее между учением Христа, которое мы на словах исповедуем, и всем строем нашей жизни нельзя распутать словами и, касаясь его, можно только сделать его еще очевиднее, они с большей или меньшей ловкостью, делая вид, что вопрос о соединении христианства с насилием уже разрешен или вовсе не существует, обходят его [
Знаю только одну не критику в точном смысле слова, но статью, трактующую о
том же предмете и имеющую в виду мою книгу, немного отступающую от этого общего определения.
Их опровержения этого мнимого учения Христа были
тем более успешны, что они вперед
знали, что их рассуждения не могут быть ни опровергаемы, ни исправляемы, так как цензура, не пропустив книги, не пропускала и статей в защиту ее.
Русские светские критики, очевидно не
зная всего
того, что было сделано по разработке вопроса о непротивлении злу, и даже иногда как будто предполагая, что это я лично выдумал правило непротивления злу насилием, нападали на самую мысль, опровергая, извращая ее и с большим жаром выставляя аргументы, давным-давно уже со всех сторон разобранные и опровергнутые, доказывали, что человек непременно должен (насилием) защищать всех обиженных и угнетенных и что поэтому учение о непротивлении злу насилием есть учение безнравственное.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие народы, но нельзя, как это делают ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не существует или что признание за известными лицами или собраниями людей (
тем менее, когда эти люди мы сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все
знаем, что такое признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть люди, не признающие за известными людьми или собраниями этого права.
Можно самому непонятливому человеку объяснить самые мудреные вещи, если он не составил себе о них еще никакого понятия; но самому понятливому человеку нельзя объяснить самой простой вещи, если он твердо убежден, что
знает, да еще несомненно
знает то, что передается ему.
Делайте
то, что я говорю и
узнаете, правда ли
то, что я говорю» (Иоан. VIII).
«Пусть левая не
знает, что делает правая», и «не надежен для царства божия работник, взявшийся за плуг и оглядывающийся назад». «Не радуйтесь
тому, что бесы повинуются вам, а ищите
того, чтобы имена ваши были написаны на небесах». «Будьте совершенны, как совершенен отец ваш небесный». «Ищите царствия божия и правды его».
Но Христос никак не мог основать церковь, т. е.
то, что мы теперь понимаем под этим словом, потому что ничего подобного понятию церкви такой, какую
знаем теперь с таинствами, иерархией и, главное, с своим утверждением непогрешимости, не было ни в словах Христа, ни в понятиях людей
того времени.
Если мы
знаем, что была церковь, решившая в 51 году принимать необрезанных,
то церковь эта явилась только потому, что была другая церковь — иудействующих, решившая не принимать необрезанных.
[Я
знаю, что у нас оспаривают право так определять (т. е. называть ересями)
те направления, с которыми столь напряженно боролись первые отцы.
Если допустить, что гностицизм и эбионитизм суть законные формы христианской мысли,
то приходится смело признать, что вовсе нет ни христианской мысли, ни отличительного характера, по которому можно было бы ее
узнать.
Потом внушается воспитываемому, что при виде всякой церкви и иконы надо делать опять
то же, т. е. креститься; потом внушается, что в праздники (праздники — это дни, в которые Христос родился, хотя никто не
знает, когда это было, дни, в которые он обрезался, в которые умерла богородица, в которые принесен крест, в которые внесена икона, в которые юродивый видел видение и т. п.), в праздники надо одеться в лучшие одежды и идти в церковь и покупать и ставить там свечи перед изображениями святых, подавать записочки и поминания и хлебцы, для вырезывания в них треугольников, и потом молиться много раз за здоровье и благоденствие царя и архиереев и за себя и за свои дела и потом целовать крест и руку у священника.
Если же все эти выражения должны иметь иносказательный смысл и суть прообразы,
то ведь мы
знаем, что, во-первых, не все церковники согласны в этом, а, напротив, большинство настаивает на понимании священного писания в прямом смысле, а, во-вторых,
то, что толкования эти очень многоразличны и ничем не подтверждаются.
В этом освобождении — увеличении этой силы и состоит, по учению Христа, истинная жизнь человека. Истинная жизнь, по прежним условиям, состоит в исполнении правил, закона; по учению Христа она состоит в наибольшем приближении к указанному и сознаваемому каждым человеком в себе божескому совершенству, в большем и большем приближении к слиянию своей воли с волей божией, слиянию, к которому стремится человек и которое было бы уничтожением
той жизни, какую мы
знаем.
Как очень редко отдельный человек изменяет свою жизнь только по указаниям разума, а большей частью, несмотря на новый смысл и новые цели, указываемые разумом, продолжает жить прежнею жизнью и изменяет ее только тогда, когда жизнь его становится совсем противоречащей его сознанию и вследствие
того мучительной, точно так же человечество,
узнав через своих религиозных руководителей новый смысл жизни, новые цели, к которым ему нужно стремиться, долго еще и после этого познания продолжает в большинстве людей жить прежней жизнью и приводится к принятию нового жизнепонимания только сознанием невозможности продолжения прежней жизни.
Несмотря на требования изменения жизни, сознанные, высказанные религиозными руководителями и принятые разумнейшими людьми, большинство людей, несмотря на религиозное отношение к этим руководителям, т. е. веру в их учение, продолжает в усложнившейся жизни руководствоваться прежним учением, подобно
тому как поступал бы семейный человек, если бы,
зная о
том, как следует жить в его возрасте, по привычке и по легкомыслию продолжал бы жить ребяческою жизнью.
Это-то и происходит в деле перехода человечества от одного возраста к другому, которое мы переживаем теперь. Человечество выросло из своего общественного, государственного возраста и вступило в новый. Оно
знает то учение, которое должно быть положено в основу жизни этого нового возраста, но по инерции продолжает держаться прежних форм жизни. Из этого несоответствия жизнепонимания с практикой жизни вытекает ряд противоречий и страданий, отравляющих нашу жизнь и требующих ее изменения.
Вся жизнь наша есть сплошное противоречие всему
тому, что мы
знаем и что мы считаем нужным и должным. Противоречие это — во всем: и в экономической, и государственной, и международной жизни. Мы, как будто забыв
то, что
знаем, и на время отложив
то, во что мы верим (не можем не верить, потому что это наши единственные основы жизни), делаем всё навыворот
тому, чего требует от нас наша совесть и наш здравый смысл.
Мы все
знаем и не можем не
знать, если бы даже мы никогда и не слыхали и не читали ясно выраженной этой мысли и никогда сами не выражали ее, мы, всосав это носящееся в христианском воздухе сознание, — все, всем сердцем
знаем и не можем не
знать ту основную истину христианского учения,
ту, что мы все сыны одного отца, все, где бы мы ни жили и на каком бы языке ни говорили, — все братья и подлежим только одному закону любви, общим отцом нашим вложенному в наши сердца.
Каковы бы ни были образ мыслей и степень образования человека нашего времени, будь он образованный либерал какого бы
то ни было оттенка, будь он философ какого бы
то ни было толка, будь он научный человек, экономист какой бы
то ни было школы, будь он необразованный, даже религиозный человек какого бы
то ни было исповедания, — всякий человек нашего времени
знает, что люди все имеют одинаковые права на жизнь и блага мира, что одни люди не лучше и не хуже других, что все люди равны.
Всякий
знает это несомненно твердо всем существом своим и вместе с
тем не только видит вокруг себя деление всех людей на две касты: одну трудящуюся, угнетенную, нуждающуюся и страдающую, а другую — праздную, угнетающую и роскошествующую и веселящуюся, — не только видит, но волей-неволей с
той или другой стороны принимает участие в этом отвергаемом его сознанием разделении людей и не может не страдать от сознания такого противоречия и участия в нем.
Они
знают, что они в рабстве и гибнут в нужде и мраке для
того, чтобы служить похотям меньшинства, держащего их в рабстве. Они
знают и высказывают это. И это сознание не только увеличивает, но составляет сущность их страдания.
Древний раб
знал, что он раб от природы, а наш рабочий, чувствуя себя рабом,
знает, что ему не надо быть рабом, и потому испытывает мучения Тантала, вечно желая и не получая
того, что не только могло, но должно бы быть. Страдания для рабочих классов, происходящие от противоречия между
тем, что есть и что должно бы быть, удесятеряются вытекающими из этого сознания завистью и ненавистью.
Рабочий нашего времени, если бы даже работа его и была много легче работы древнего раба, если бы он даже добился восьмичасового дня и платы трех долларов за день, не перестанет страдать, потому что, работая вещи, которыми он не будет пользоваться, работая не для себя по своей охоте, а по нужде, для прихоти вообще роскошествующих и праздных людей и, в частности, для наживы одного богача, владетеля фабрики или завода, он
знает, что всё это происходит в мире, в котором признается не только научное положение о
том, что только работа есть богатство, что пользование чужими трудами есть несправедливость, незаконность, казнимая законами, но в мире, в котором исповедуется учение Христа, по которому мы все братья и достоинство и заслуга человека только в служении ближнему, а не в пользовании им.
Он
знает всё это и не может не страдать мучительно от этого вопиющего противоречия всего
того, что должно бы быть, и
того, что есть.
Он
знает, что все привычки, в которых он воспитан, лишение которых было бы для него мучением, все они могут удовлетворяться только мучительным, часто губительным трудом угнетенных рабочих, т. е. самым очевидным, грубым нарушением
тех принципов христианства, гуманности, справедливости, даже научности (я разумею требования политической экономии), которые он исповедует.
Мы все братья, а я живу
тем, что получаю жалованье за
то, чтобы уличать, судить и казнить вора или проститутку, существование которых обусловлено всем складом моей жизни и которых я сам
знаю, что надо не казнить, а исправлять.
Мы все братья, а я получаю жалованье за
то, чтобы проповедовать людям мнимохристианскую веру, в которую я сам не верю, лишающую их возможности
узнать истинную.
Они
знают про
ту ненависть против них, которая живет и не может не жить в рабочих классах,
знают, что рабочие
знают, что они обмануты и изнасилованы, и начинают организовываться, чтобы скинуть с себя угнетение и отплатить угнетателям.
Они
знают, что если на минуту ослабнут в борьбе с угнетаемыми ими рабами,
то сами погибнут, потому что рабы озлоблены, и озлобление это растет с каждым днем угнетения.
«Цель этого учреждения (речь идет об учреждении международного трибунала)
та, чтобы европейские народы перестали быть народами воров, и армии — шайками разбойников, и должен прибавить — разбойников и воров. Да, армии наши — толпы рабов, принадлежащих одному или двум правителям или министрам, которые тиранически, без всякой ответственности, как мы это
знаем, распоряжаются ими…
Проповедовать людям зло войны и благо мира! Но ведь зло войны и благо мира до такой степени известны людям, что, с
тех пор как мы
знаем людей, самым лучшим пожеланием было приветствие «мир вам», так что же его проповедовать?
Не только христиане, но все язычники тысячи лет
тому назад
знали зло войны и благо мира. Так что совет проповедникам Евангелия проповедовать о зле войны и благе мира в 3-е воскресенье декабря совершенно излишен.
Правительства тоже очень хорошо
знают всю трудность и тяжесть собирания и содержания войск, и если, несмотря на
то, с страшными усилиями и напряжением собирают и держат войска,
то, очевидно, не могут поступать иначе, и совет конгресса никак не может изменить этого.
Теперь прибавилась еще забота о мире. Правительства прямо цари, которые разъезжают теперь с министрами, решая по одной своей воле вопросы о
том: в нынешнем или будущем году начать убийство миллионов; цари эти очень хорошо
знают, что разговоры о мире не помешают им, когда им вздумается, послать миллионы на бойню. Цари даже с удовольствием слушают эти разговоры, поощряют их и участвуют в них.
«У людей этих сначала крадут их время (забирая их в солдаты) для
того, чтобы потом вернее украсть их жизнь. Чтобы приготовить их к резне, разжигают их ненависть, уверяя их, что они ненавидимы. И кроткие, добрые люди попадаются на эту удочку, и вот-вот бросятся с жестокостью диких зверей друг на друга толпы мирных граждан, повинуясь нелепому приказанию. И всё бог
знает из-за какого-нибудь смешного столкновения на границе или из-за торговых колониальных расчетов.
«И пойдут они, как бараны на бойню, не
зная, куда они идут,
зная, что они бросают своих жен, что дети их будут голодать, и пойдут они с робостью, но опьяненные звучными словами, которые им будут трубить в уши. И пойдут они беспрекословно, покорные и смиренные, не
зная и не понимая
того, что они сила, что власть была бы в их руках, если бы они только захотели, если бы только могли и умели сговориться и установить здравый смысл и братство, вместо диких плутень дипломатов.
Странны люди, собирающиеся в конгрессы, говорящие речи о
том, как ловить птиц, посыпая им соли на хвост, хотя они не могут не
знать, что этого нельзя делать; удивительны
те, которые, как Мопассан, Род и мн. др., ясно видят весь ужас войны, всё противоречие, вытекающее из
того, что люди делают не
то, что им нужно, выгодно и должно делать, оплакивают при этом трагизм жизни и не видят
того, что весь трагизм этот прекратится тотчас же, как только люди перестанут рассуждать о
том, о чем им не нужно рассуждать, а начнут не делать
того, что им больно, неприятно и противно делать.
Всегда власть находится в руках
тех, кто повелевает войском, и всегда все властители — от римских кесарей до русских и немецких императоров — озабочены более всего войском, заискивают только в войске,
зная, что если войско с ними,
то власть в их руках.
Все
знают, что, напротив, люди, находящиеся у власти — будь они императоры, министры, полицеймейстеры, городовые, — всегда вследствие
того что они имеют власть, делаются более склонными к безнравственности, т. е. к подчинению общих интересов личным, чем люди, не имеющие власти, как это и не может быть иначе.