Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой: // Ободрись и встреть их грудью, и
ударим на врагов! // Пусть везде кругом засады, — твердо стой, не трепещи; // Победишь, — своей победы напоказ не выставляй, // Победят, — не огорчайся, запершись в дому, не плачь. // В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй; // Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.
Неточные совпадения
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко
врагу. Верно? Да, мы,
на фронте, не щадим себя, а вы, в тылу… Вы — больше
враги, чем немцы! — крикнул он,
ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл
врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей в атаку, я помню, что могу получить пулю в затылок или штык в спину. Понимаете?
— Да я-то
враг, што ли, самому себе? — кричал Тит,
ударяя себя в грудь кулаком. —
На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
— Долго-с; и все одним измором его,
врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов
ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь
на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
— Ребята, — продолжал Никита Романович, — кто из нас богу не грешен! Так искупим же теперь грехи наши, заслужим себе прощение от господа,
ударим все, как мы есть,
на врагов церкви и земли Русской!
Городские ведут бой с хитростями, по примеру отцов: выдвинут из своей стенки против груди слобожан пяток хороших вояк, и, когда слобожане, напирая
на них, невольно вытянутся клином, город дружно
ударит с боков, пытаясь смять
врага. Но слободские привыкли к этим ухваткам: живо отступив, они сами охватывают горожан полукольцом и гонят их до Торговой площади, сбрасывая
на землю крепкими ударами голых кулаков.