Неточные совпадения
Лакей, облокотившись на свое кресло, дремал на козлах, почтовый ямщик, покрикивая бойко, гнал крупную потную четверку, изредка оглядываясь на другого ямщика, покрикивавшего сзади в коляске. Параллельные широкие следы шин ровно и шибко стлались по известковой грязи дороги. Небо было серо и холодно, сырая мгла сыпалась на поля и дорогу. В карете было душно и пахло одеколоном и пылью.
Больная потянула назад голову и медленно открыла
глаза. Большие
глаза были блестящи и прекрасного темного цвета.
Больная повернулась к окну и стала медленно креститься, глядя во все большие
глаза на большую деревенскую церковь, которую объезжала карета
больной.
— Что ж, что дома?.. Умереть дома? — вспыльчиво отвечала
больная. Но слово умереть, видимо, испугало ее, она умоляюще и вопросительно посмотрела на мужа. Он опустил
глаза и молчал. Рот
больной вдруг детски изогнулся, и слезы полились из ее
глаз. Муж закрыл лицо платком и молча отошел от кареты.
— Нет, я поеду, — сказала
больная, подняла
глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. — Боже мой! за что же? — говорила она, и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в полях и по дороге было так же серо и пасмурно, и та же осенняя мгла, ни чаще, ни реже, а все так же сыпалась на грязь дороги, на крыши, на карету и на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, мазали и закладывали карету.
Больной, припав усталой головой к глянцевитому ковшу и макая редкие отвисшие усы в темной воде, слабо и жадно пил. Спутанная борода его была нечиста, впалые, тусклые
глаза с трудом поднялись на лицо парня. Отстав от воды, он хотел поднять руку, чтобы отереть мокрые губы, но не мог и отерся о рукав армяка. Молча и тяжело дыша носом, он смотрел прямо в
глаза парню, сбираясь с силами.
Серега хотел уйти, не дождавшись ответа, но
больной глазами, во время кашля, давал ему знать, что хочет ответить.
У затворенных дверей комнаты стоял муж
больной и пожилая женщина. На диване сидел священник, опустив
глаза и держа что-то завернутым в епитрахили. В углу, в вольтеровском кресле, лежала старушка — мать
больной — и горько плакала. Подле нее горничная держала на руке чистый носовой платок, дожидаясь, чтобы старушка спросила его; другая чем-то терла виски старушки и дула ей под чепчик в седую голову.
— Благодарствуй! Как мне теперь хорошо стало, какую непонятную сладость я испытываю, — говорила
больная, и легкая улыбка играла на ее тонких губах. — Как бог милостив! Не правда ли, он милостив и всемогущ? — И она снова с жадной мольбой смотрела полными слез
глазами на образ.
— Боже мой! ничего не хочет понимать!.. — И
больная сморщилась и закрыла
глаза.
Окончив ужин, все расположились вокруг костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только
глаза больного горели угасающим огнем.
— Вы хуже, чем мальчишка, — перебила его уже со слезами на
глазах больная, — вы старый волокита… Домна Осиповна хорошо вас знает… Но я вам не позволю этого делать, вы не смейте меня дурачить и обманывать.
Говоря, Шапошников становился почти страшен. Лицо у него было смуглое, тонкое, волосы курчавые и черные, как у цыгана, из-за синеватых губ сверкали волчьи зубы. Темные глаза его неподвижно упирались прямо в лицо противника, и трудно было выдержать этот тяжелый, сгибающий взгляд — он напоминал мне
глаза больного манией величия.
Неточные совпадения
Сам
больной, вымытый и причесанный, лежал на чистых простынях, на высоко поднятых подушках, в чистой рубашке с белым воротником около неестественно тонкой шеи и с новым выражением надежды, не спуская
глаз, смотрел на Кити.
Когда он входил к
больному,
глаза и внимание его бессознательно застилались, и он не видел и не различал подробностей положения брата.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец,
больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед
глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
«Ступай, ступай себе только с
глаз моих, бог с тобой!» — говорил бедный Тентетников и вослед за тем имел удовольствие видеть, как
больная, вышед за ворота, схватывалась с соседкой за какую-нибудь репу и так отламывала ей бока, как не сумеет и здоровый мужик.
Больной открыл
глаза и, еще не узнавая и не понимая, стал вглядываться в стоявшего над ним Раскольникова.