Неточные совпадения
Зрячий сказал: «Цвет молока
такой,
как бумага белая».
Слепой спросил: «А что, этот цвет
так же шуршит под руками,
как бумага?»
Слепой спросил: «А что, он
такой же мягкий и сыпучий,
как мука?»
Зрячий сказал: «Нет, белый цвет
такой точно,
как снег».
Комар прилетел ко льву и говорит: «Ты думаешь, в тебе силы больше моего?
Как бы не
так!
Какая в тебе сила? Что царапаешь когтями и грызешь зубами, это и бабы так-то с мужиками дерутся. Я сильнее тебя; хочешь, выходи на войну!» И комар затрубил и стал кусать льва в голые щеки и в нос. Лев стал бить себя по лицу лапами и драть когтями; изодрал себе в кровь все лицо и из сил выбился.
Я остановился ночевать на постоялом дворе. Прежде чем ложиться спать, я взял свечу и посмотрел углы кровати и стен, и когда увидал, что во всех углах были клопы, стал придумывать,
как бы устроиться на ночь
так, чтобы клопы не добрались до меня.
Лед раздается от мороза, оттого делается легче воды и плавает на воде, и только снизу подмерзает и делается толще и толще, но никогда не замерзает до дна. А если бы вода сжималась от мороза,
как сжимается железо, то верхняя вода замерзала бы на реке и тонула бы, потому что лед был бы тяжелее воды. Потом опять бы замерзла верхняя вода и тонула бы, и
так замерзли бы озера и реки от дна и до верху.
Точно
так же,
как и человек раздетый сейчас почувствует сырость, а одетый не заметит ее,
так и для паука идет дождь, когда для нас он только собирается.
— Про лошадь узнать было труднее. Калека
так же,
как и ты, из двадцати лошадей сейчас же указал на лошадь. Да я не для того приводил вас обоих в конюшню, чтобы видеть, узнаете ли вы лошадь, а для того, чтобы видеть — кого из вас двоих узнает лошадь. Когда ты подошел к ней, она обернула голову, потянулась к тебе; а когда калека тронул ее, она прижала уши и подняла ногу. По этому я узнал, что ты настоящий хозяин лошади.
Вдруг один человек присмотрелся к царевичу, приметил, что он говорит не чисто по-ихнему и одет не
так,
как все в городе, и крикнул: «Ребята! этот человек подослан к нам от наших злодеев разузнавать про наш город. Может, он сам отравил царя. Видите, он и говорит не по-нашему, и смеется, когда мы все плачем. Хватайте его, ведите в тюрьму!»
И по этой комнате ездили верхом господа и барыни и
такие же мальчики,
как мы.
Мать говорит: «
Так же,
как тебя». Мальчик был худой; ножки, ручки у него были тоненькие, и он все кричал. Когда ни проснешься ночью, он все кричит, а мамушка все баюкает, припеваег. Сама кряхтит, а все поет.
После этого мы стали еще беднее жить. Продали лошадь и последних овец, и хлеба у нас часто не было. Мать ходила занимать у родных. Вскоре и бабушка померла. Помню я,
как матушка по ней выла и причитала: «Уже родимая моя матушка! На кого ты меня оставила, горькую, горемычную? На кого покинула свое дитятко бессчастное? Где я ума-разума возьму?
Как мне век прожить?» И
так она долго плакала и причитала.
Чем холоднее лед, тем он крепче.
Как согреется лед,
так он слабнет, сделается,
как каша; что в нем вмерзло, рукой можно вынуть; он проваливается под ногами и не удержит и фунта железа. Когда лед еще больше согреется, то он станет водой. Из воды всякую вещь легко вынуть, и вода уже ничего не держит, кроме дерева. Если еще станешь согревать воду, она еще меньше станет держать. В холодной воде легче плавать, чем в теплой. А в горячей воде и дерево тонет.
Льдом нельзя греть, а водой и паром можно греть. Водой можно вот
как греть: провести в холодный дом воду. Когда вода замерзнет,
так лед выносить вон; опять замерзнет, — опять выносить вон. И в доме все будет теплее, и
так станет тепло, что вода не станет уж мерзнуть. Отчего это
так будет? — Оттого, что
как вода замерзнет,
так она выпустит из себя лишнее тепло в воздух, и до тех пор будет выпускать, пока воздух согреется, и вода перестанет мерзнуть.
Отчего это
так будет? — Оттого, что
как только пар станет водой, он выпустит из себя лишнее тепло в воздух.
У всех мордашек нижняя челюсть длиннее верхней и верхние зубы заходят за нижние; но у Бульки нижняя челюсть
так выдавалась вперед, что палец можно было заложить между нижними и верхними зубами. Лицо у Бульки было широкое; глаза большие, черные и блестящие; и зубы и клыки белые всегда торчали наружу. Он был похож на арапа. Булька был смирный и не кусался, но он был очень силен и цепок. Когда он, бывало, уцепится за что-нибудь, то стиснет зубы и повиснет,
как тряпка, и его,
как клещука, нельзя никак оторвать.
В то время кабан
так бывает жирен, что не долго может бегать под собаками. Когда его погоняют часа два, он забивается в чащу и останавливается. Тогда охотники бегут к тому месту, где он стоит, и стреляют. По лаю собак можно знать, стал ли кабан, или бежит. Если он бежит, то собаки лают с визгом,
как будто их бьют; а если он стоит, то они лают,
как на человека, и подвывают.
Он, видно, потерял гончих в лесу и спутался, а теперь слышал их лай и
так же,
как я, что было духу катился в ту сторону.
Но фазаны всегда садятся на густые деревья, в чаще, и
как завидят охотника,
так прячутся в сучках.
Но
как только он увидит человека, то сейчас же вытягивается по сучку,
так что только привычный охотник различит его, а непривычный будет стоять подле и ничего не увидит.
Когда она увидала собаку, она спрятала ноги и голову и опустилась на траву,
так что видна была только одна скорлупа. Мильтон схватил ее и стал грызть, но не мог прокусить ее, потому что у черепахи на брюхо
такая же скорлупа,
как и на спине. Только спереди, сзади и с боков есть отверстия, куда она пропускает голову, ноги и хвост.
Самый город стоит на горе, а под горой есть слобода. Я жил в этой слободе в маленьком домике. Домик стоял на дворе, и перед окнами был садик, а в саду стояли хозяйские пчелы — не в колодах,
как в России, а в круглых плетушках. Пчелы там
так смирны, что я всегда по утрам с Булькой сиживал в этом садике промежду ульев.
Булька ходил промежду ульев, удивлялся на пчел, нюхал, слушал,
как они гудят, но
так осторожно ходил около них, что не мешал им, и они его не трогали.
Когда он услыхал шум, он
как будто понял, что это
такое, насторожил уши, оскалил зубы, вскочил и начал рычать.
Он лизал мне руки, но не
так,
как прежде, когда ласкался.
Так и сделалось.
Как пришел вечер, птицы потянули на ночлег, каждая в свою сторону: одна к лесу, другая к болоту, третья в поле; и все с сетью упали на землю, и охотник взял их.
Быки видят,
как бьют быков, слышат,
как ревут быки на бойне, и всё не понимают, что
такое делается. Но стоит корове или быку найти на место, где бычачья кровь, да понюхать, и он поймет, начнет реветь, бить ногами, и его не отгонишь от того места.
Зачем рано уехал со двора?» Аксенов удивился, зачем его обо всем спрашивают: все рассказал,
как было, да и говорит: «Что ж вы меня
так выспрашиваете?
—
Как не слыхать! Богатые купцы, даром что отец в Сибири.
Такой же, видно,
как и мы, грешные. А ты сам, дедушка, за
какие дела?
— А по
каким же
таким грехам?
Нашла на него скука, и стало ему представляться: то представлялась ему его жена
такою,
какою она была, когда провожала его в последний раз на ярмарку.
Так и видел он ее
как живую, и видел ее лицо и глаза, и слышал,
как она говорила ему и смеялась.
Потом представлялись ему дети,
такие,
какие они были тогда, — маленькие, один в шубке, другой у груди.
Так на каждую вещь,
какую вода распускает, у воды есть мера, дальше чего ей нельзя распустить.
Каждой вещи вода распускает больше, когда горяча, чем когда холодна, но все же —
как насытится горячая вода,
так дальше уж не принимает.
Если насытить воду известкой, или другою солью, или еще чем-нибудь, то каждая вещь, когда вода выйдет паром, сложится по-своему:
какая в трехгранные столбики,
какая в восьмигранные,
какая кирпичиками,
какая звездочками, — каждая по-своему. Эти-то фигуры разные бывают во всех крепких вещах. Иногда фигуры эти большие, в руку;
такие находят камни в земле. Иногда фигуры эти
так малы, что простым глазом не разберешь их; но в каждой вещи есть свои фигуры.
Если, когда вода насыщена селитрой и в ней начинают складываться фигуры, отломить иголочкой край фигуры, то опять на то же место придут новые кусочки селитры и опять заделают отломанный край точно
так,
как ему надо быть, — шестигранными столбиками. То же самое и с солью и со всякой другой вещью. Все маленькие порошинки сами ворочаются и приставляются той стороной,
какой надо.
Когда замерзает лед, то делается то же самое. Летит снежинка — в ней не видать никакой фигуры; но
как только она сядет на что-нибудь темное и холодное, на сукно, на мех, в ней можно разобрать фигуру: увидишь звездочку или шестиугольную дощечку. На окнах пар примерзает не
как попало, а
как он станет примерзать,
так сейчас сложится в звездочку.
В то время был один человек — Оройтес. Этот Оройтес был сердит на Поликрата и хотел погубить его. Вот Оройтес придумал
какую хитрость. Написал он Поликрату, что будто персидский царь Камбиз обидел его и хотел убить и что он будто ушел от него. Оройтес
так писал Поликрату: «У меня много богатств, но я не знаю, где мне жить. Прими ты меня к себе с моими богатствами, и тогда мы с тобой сделаемся самые сильные цари. А если ты не веришь, что у меня много богатств,
так пришли кого-нибудь посмотреть».
Так и случилось,
как угадал Амазис, что большое счастье Поликрата кончилось большим несчастьем.