Неточные совпадения
Пройдя церковь и баррикаду, вы войдете в самую оживленную внутреннею жизнью часть города.
С обеих сторон вывески лавок, трактиров; купцы, женщины в шляпках и платочках, щеголеватые
офицеры, — всё
говорит вам о твердости духа, самоуверенности, безопасности жителей.
Офицер этот так спокойно свертывает папироску из желтой бумаги, сидя на орудии, так спокойно прохаживается от одной амбразуры к другой, так спокойно, без малейшей афектации
говорит с вами, что, несмотря на пули, которые чаще, чем прежде, жужжат над вами, вы сами становитесь хладнокровны и внимательно расспрашиваете и слушаете рассказы
офицера.
— Атаковали ложементы, — заняли — французы подвели огромные резервы — атаковали наших — было только два батальона, —
говорил, запыхавшись, тот же самый
офицер, который приходил вечером,
с трудом переводя дух, но совершенно развязно направляясь к двери.
— А вот я рад, что и вы здесь, капитан, — сказал он морскому
офицеру, в штаб-офицерской шинели,
с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда командир батареи перестал
говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
Барон Пест тоже пришел на бульвар. Он рассказывал, что был на перемирьи и
говорил с французскими
офицерами, как-будто бы один французский
офицер сказал ему: «S’il n’avait pas fait clair encore pendant une demi heure, les embuscades auraient été reprises», [Если бы еще полчаса было темно, ложементы были бы вторично взяты,] и как он отвечал ему: «Monsieur! Je ne dit pas non, pour ne pas vous donner un dementi», [Я не
говорю нет, только чтобы вам не противоречить,] и как это хорошо он сказал и т. д.
А вот в кружке французских
офицеров, наш молодой кавалерийской
офицер так и рассыпается французским парикмахерским жаргоном. Речь идет о каком-то comte Sazonoff, que j’ai beaucoup connu, m-r, [графе Сазонове, которого я хорошо знал, сударь,] —
говорит французский
офицер с одним эполетом: — c’est un de ces vrais comtes russes, comme nous les aimons. [Это один из настоящих русских графов, из тех, которых мы любим.]
Молодой офицерик
с уважением посмотрел на исхудалое лицо безрукого, неожиданно просветлевшее улыбкой, замолчал и снова занялся чаем. Действительно в лице безрукого
офицера, в его позе и особенно в этом пустом рукаве шинели выражалось много этого спокойного равнодушия, которое можно объяснить так, что при всяком деле или разговоре он смотрел, как будто
говоря: «всё это прекрасно, всё это я знаю и всё могу сделать, ежели бы я захотел только».
Меньшой Козельцов, в положении провинившегося школьника,
говорил о чем-то
с офицером из П. Когда брат отворил дверь, он совершенно растерялся.
Подпоручик Дяденко, молодой
офицер, говоривший на о и хохлацким выговором, в оборванной шинели и
с взъерошенными волосами, хотя и
говорил весьма громко и беспрестанно ловил случаи о чем-нибудь желчно поспорить и имел резкие движения, всё-таки нравился Володе, который под этою грубой внешностью не мог не видеть в нем очень хорошего и чрезвычайно доброго человека.
Главное, он замечал, что прочие
офицеры почти не
говорили с Черновицким.
Штабс-капитан Краут был белокурый, красивый, бойкий
офицер,
с большими рыжими усами и бакенбардами; он
говорил по-русски отлично, но слишком правильно и красиво для русского.
У меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в бумажке; я с самого начала думал об них и,
говоря с офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
Неточные совпадения
Народ, доктор и фельдшер,
офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог
говорить ни
с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей
с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
— Да ведь соболезнование в карман не положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся,
говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги.
С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в
офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
— Да-с, —
говорил он, — пошли в дело пистолеты. Слышали вы о тройном самоубийстве в Ямбурге? Студент, курсистка и
офицер.
Офицер, — повторил он, подчеркнув. — Понимаю это не как роман, а как романтизм. И — за ними — еще студент в Симферополе тоже пулю в голову себе. На двух концах России…
— Ничего подобного я не предлагал! — обиженно воскликнул
офицер. — Я понимаю,
с кем
говорю. Что за мысль! Что такое шпион? При каждом посольстве есть военный агент, вы его назовете шпионом? Поэму Мицкевича «Конрад Валленрод» — читали? — торопливо
говорил он. — Я вам не предлагаю платной службы; я
говорю о вашем сотрудничестве добровольном, идейном.
Кто же, кто? Из окрестных помещиков, кроме Тушина, никого нет —
с кем бы она видалась,
говорила.
С городскими молодыми людьми она видится только на бале у откупщика, у вице-губернатора, раза два в зиму, и они мало посещают дом.
Офицеры, советники — давно потеряли надежду понравиться ей, и она
с ними почти никогда не
говорит.