Неточные совпадения
— В ногу, — отвечает солдат; — но в это самое
время вы сами замечаете по складкам одеяла, что у него ноги нет выше колена. — Слава Богу теперь, — прибавляет он: —
на выписку хочу.
В это
время к вам подходит женщина в сереньком полосатом платье, повязанная черным платком; она вмешивается в ваш разговор с матросом и начинает рассказывать про него, про его страдания, про отчаянное положение, в котором он был четыре недели, про то, как, бывши ранен, остановил носилки, с тем чтобы посмотреть
на залп нашей батареи, как великие князья говорили с ним и пожаловали ему 25 рублей, и как он сказал им, что он опять хочет
на бастион, с тем, чтобы учить молодых, ежели уже сам работать не может.
Недалекий свист ядра или бомбы, в то самое
время, как вы станете подниматься
на гору, неприятно поразит вас.
В первые минуты
на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку в таком положении; но в то
время, как ему приносят носилки, и он сам
на здоровый бок ложится
на них, вы замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и в то
время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!» В это
время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку
на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая руками, возвращается к своему орудию.
Анну
на шею… полковник….» и он был уже генералом, удостоивающим посещения Наташу, вдову товарища, который по его мечтам, умрет к этому
времени, когда звуки бульварной музыки яснее долетели до его слуха, толпы народа кинулись ему в глаза, и он очутился
на бульваре прежним пехотным штабс-капитаном, ничего незначущим, неловким и робким.
— Умора, братец! Je vous dis, il y avait un temps où on ne parlait que de ça à P[étersbour]g, [Я вам говорю, что одно
время только об этом и говорили в Петербурге,] — сказал смеясь Гальцин, вскакивая от фортепьян, у которых он сидел, и садясь
на окно подле Калугина: — просто умора. Уж я всё это знаю подробно. И он весело, умно и бойко стал рассказывать какую-то любовную историю, которую мы пропустим потому, что она для нас неинтересна.
— Однако не пойти ли мне
на эту вылазку? — сказал князь Гальцин, после минутного молчания, содрогаясь при одной мысли быть там во
время такой страшной канонады и с наслаждением думая о том, что его ни в каком случае не могут послать туда ночью.
Разве с евтими сменить, что тут в карты играють — это что — тьфу! одно слово! — заключил Никита, указывая
на светящееся окно комнаты барина, в которой, во
время отсутствия штабс-капитана, юнкер Жвадческий позвал к себе
на кутеж, по случаю получения креста, гостей: подпоручика Угровича и поручика Непшитшетского, того самого, которому надо было итти
на бастион и который был нездоров флюсом.
— Крест ей за это надо, — сказал юнкер, который вместе с офицерами вышел в это
время на крыльцо посмотреть
на перепалку.
— Куда ты идешь и зачем? — закричал он
на него строго. — Него… — но в это
время, совсем вплоть подойдя к солдату, он заметил, что правая рука его была за обшлагом и в крови выше локтя.
— А вот я рад, что и вы здесь, капитан, — сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской шинели, с большими усами и Георгием, который вошел в это
время в блиндаж и просил генерала дать ему рабочих, чтобы исправить
на его батарее две амбразуры, которые были засыпаны. — Мне генерал приказал узнать, — продолжал Калугин, когда командир батареи перестал говорить с генералом, — могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?
Но Калугин не сообразил того, что он в разные
времена всего-на-всего провел часов 50
на бастионах, тогда как капитан жил там 6 месяцев.
И действительно Михайлов подробно рассказал про работы, хотя во
время рассказа и не мало позабавил Калугина, который, казалось, никакого внимания не обращал
на выстрелы, — тем, что при каждом снаряде, иногда падавшем и весьма далеко, присядал, нагибал голову и всё уверял, что «это прямо сюда».
Доложив генералу всё, что нужно было, он пришел в свою комнату, в которой, уже давно вернувшись и дожидаясь его, сидел князь Гальцин, читая «Splendeur et misères des courtisanes», [[«Роскошь и убожество куртизанок,» роман Бальзака]. Одна из тех милых книг, которых развелось такая пропасть в последнее
время и которые пользуются особенной популярностью почему-то между нашей молодежью.] которую нашел
на столе Калугина.
Михайлов, увидав бомбу, упал
на землю и так же зажмурился, так же два раза открывал и закрывал глаза и так же, как и Праскухин, необъятно много передумал и перечувствовал в эти две секунды, во
время которых бомба лежала неразорванною.
Убедившись в том, что товарищ его был убит, Михайлов так же пыхтя, присядая и придерживая рукой сбившуюся повязку и голову, которая сильно начинала болеть у него, потащился назад. Батальон уже был под горой
на месте и почти вне выстрелов, когда Михайлов догнал его. — Я говорю: почти вне выстрелов, потому что изредка залетали и сюда шальные бомбы (осколком одной в эту ночь убит один капитан, который сидел во
время дела в матросской землянке).
«Однако, надо будет завтра сходить
на перевязочный пункт записаться», — подумал штабс-капитан, в то
время как пришедший фельдшер перевязывал его, — «это поможет к представленью».
В это
время навстречу этим господам,
на другом конце бульвара, показалась лиловатая фигура Михайлова
на стоптанных сапогах и с повязанной головой. Он очень сконфузился, увидав их: ему вспомнилось, как он вчера присядал перед Калугиным, и пришло в голову, как бы они не подумали, что он притворяется раненым. Так что ежели бы эти господа не смотрели
на него, то он бы сбежал вниз и ушел бы домой с тем, чтобы не выходить до тех пор, пока можно будет снять повязку.
— А это с нашей роты солдатик слабый, — сказал денщик, оборачиваясь к барину и указывая
на повозку, наполненную ранеными, в это
время поровнявшуюся с ними.
— В роту идем из губерни, — отвечал солдат, глядя в сторону от арбуза и поправляя мешок за спиной. — Мы вот, почитай что 3-ю неделю при сене ротном находились, а теперь вишь потребовали всех; да неизвестно, в каком месте полк находится в теперешнее
время. Сказывали, что
на Корабельную заступили наши
на прошлой неделе. Вы не слыхали, господа?
В пискливом тоне голоса и в пятновидном свежем румянце, набежавшем
на молодое лицо этого офицера в то
время, как он говорил, видна была эта милая молодая робость человека, который беспрестанно боится, что не так выходит его каждое слово.
— Да как же не дать, — сказал вдруг офицер, бранившийся
на крыльце с смотрителем и в это
время подошедший к разговаривающим и обращаясь отчасти и к штабным, сидевшим подле, как к более достойным слушателям.
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям,
на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового
на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни,
на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс,
на жалобную книгу смотрел как
на препровождение
времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
Володя без малейшего содрогания увидал это страшное место, про которое он так много думал; напротив, он с эстетическим наслаждением и героическим чувством самодовольства, что вот и он через полчаса будет там, смотрел
на это действительно прелестно-оригинальное зрелище, и смотрел с сосредоточенным вниманием до самого того
времени, пока они не приехали
на Северную, в обоз полка брата, где должны были узнать наверное о месте расположения полка и батареи.
Скромные ли, учтивые манеры Володи, который обращался с ним так же, как с офицером, и не помыкал им, как мальчишкой, или приятная наружность пленили Влангу, как называли его солдаты, склоняя почему-то в женском роде его фамилию, только он не спускал своих добрых больших глупых глаз с лица нового офицера, предугадывал и предупреждал все его желания и всё
время находился в каком-то любовном экстазе, который, разумеется, заметили и подняли
на смех офицеры.
— А главное, — подхватил капитан, молчавший всё
время, — вот что, Владимир Семеныч: — вы представьте себе, что человек, как я, например, служит 20-ть лет
на 200 рублях жалованья в нужде постоянной: так не дать ему хоть за его службу кусок хлеба под старость нажить, когда комисьонеры в неделю десятки тысяч наживают!
Начальник бастиона, обходивший в это
время свое хозяйство, по его выражению, как он ни привык в 8 месяцев ко всяким родам храбрости, не мог не полюбоваться
на этого хорошенького мальчика в расстегнутой шинели, из-под которой видна красная рубашка, обхватывающая белую нежную шею, с разгоревшимся лицом и глазами, похлопывающего руками и звонким голоском командующего: «первое, второе!» и весело взбегающего
на бруствер, чтобы посмотреть, куда падает его бомба.
Когда они выбежали из-за траверса
на открытую площадку, пули посыпались буквально как град; две ударились в него, но куда и что они сделали, контузили, ранили его, он не имел
времени решить.