Неточные совпадения
29) Точно так же и то, что представляется человеку
смертью, есть только для тех людей, которые полагают свою жизнь во времени. Для людей же, понимающих жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии, совершаемом человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что препятствует его соединению с богом и
другими существами, нет и не может быть
смерти.
Благословенно детство за то благо, которое оно дает само, и за то добро, которое оно производит, не зная и не желая этого, только заставляя, позволяя себя любить. Только благодаря ему мы видим на земле частичку рая. Благословенна и
смерть. Ангелы не могут нуждаться ни в рождении, ни в
смерти для того, чтобы жить; но для людей необходимо, неизбежно и то и
другое.
Страшны не грабежи, не убийства, не казни. Что такое грабежи? Это переходы имущества от одних людей к
другим. Это всегда было и будет, и в этом нет ничего страшного. Что такое казни, убийства? Это переходы людей от жизни к
смерти. Переходы эти всегда были, есть и будут, и в них тоже нет ничего страшного. Страшны не грабежи и убийства, а страшны чувства тех людей, которые ненавидят
друг друга, страшна ненависть людей.
Учение о том, что человек никогда не может и не должен делать насилия ради того, что он считает добром, справедливо уже по одному тому, что то, чтò считается добром и злом, не одно и то же для всех людей. То, что один человек считает злом, есть зло сомнительное (
другие считают его добром); насилие же, которое он совершает во имя уничтожения этого зла — побои, увечья, лишение свободы,
смерть — уже наверное зло.
Заповедь о любви показывает два пути: путь истины, путь Христов, добра — путь жизни, и
другой путь: путь обмана, путь лицемерия — путь
смерти. И пусть страшно отречься от всякой защиты себя насилием, но мы знаем, что в этом отречении дорога спасения.
Memento mori, помни
смерть! — великое слово. Если бы мы помнили то, что мы неизбежно и скоро умрем, вся жизнь наша была бы совсем
другая. Если человек знает, что он умрет через полчаса, то он наверное не станет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но полвека, которые, может быть, отделяют тебя от
смерти, разве не то же, что полчаса?
Он видит, как на его глазах нынче, завтра берет
смерть то того, то
другого, и понимает, что то же самое может всякую минуту с ним случиться и рано или поздно наверное будет.
Если же ты удержал то, что хотел иметь
другой, то ты удержал это только на время или до того времени, когда тебе придется отдать это. А отдать придется наверное, когда придет
смерть.
Вот толпа людей в цепях. Все они приговорены к
смерти, и каждый день некоторых из них убивают на глазах у
других. Те же, которые остаются, видят эти убийства, ожидают своей очереди и ужасаются. Такова жизнь для людей, если они не понимают смысла своей жизни. Если же человек понимает то, что в нем живет дух божий и он может соединиться с ним, то для такого человека
смерть не только не может быть страшна, но для такого человека нет
смерти.
Но если эти желания изменились во мне и заменились
другим желанием — исполнять волю бога, отдаться ему в том виде, в котором я теперь, и во всех возможных видах, в которых могу быть, то чем больше заменились мои телесные желания духовными, тем меньше страшна становилась мне
смерть.
Смерть неизбежна для всего рожденного так же, как и рождение неизбежно для всего смертного. Поэтому не должно сетовать на то, что неизбежно. Прежнее состояние существ неизвестно, среднее состояние очевидно, будущее состояние не может быть познано, — о чем же заботиться и беспокоиться? Некоторые люди смотрят на душу, как на чудо, а
другие говорят и слушают про нее с удивлением, но никто ничего не знает про нее.
Старушка-крестьянка за несколько часов до
смерти говорила дочери о том, что она рада тому, что умирает летом. Когда дочь спросила: почему? — умирающая отвечала, что она рада потому, что зимой трудно копать могилу, а летом легко. Старушке было легко умирать, потому что она до последнего часа думала не о себе, а о
других.
Для того, чтобы заставить себя поступать хорошо, почаще вспоминай о том, что непременно очень скоро умрешь. Только представь себе живо, что ты накануне
смерти, и ты наверное не будешь ни хитрить, ни обманывать, ни лгать, ни осуждать, ни бранить, ни злобствовать, ни отнимать чужое. Накануне
смерти можно делать только самые простые добрые дела: помочь
другому, утешить, оказать ему любовь. А эти дела и всегда самые нужные и радостные. От этого хорошо всегда, а особенно, когда запутался, думать о
смерти.
В виду
смерти вся жизнь становится торжественна, значительна и истинно плодотворна и радостна. В виду
смерти мы не можем не работать ту работу, которая определена нам в этой жизни, потому что в виду
смерти нельзя усердно работать ничего
другого. А когда так работаешь, жизнь становится радостной, и нет того страха
смерти, который отравляет жизнь людей, не живущих в виду
смерти.
Жизнь с забвением
смерти и жизнь с сознанием ежечасного приближения к
смерти — два совершенно различные состояния. Одно близко к животному,
другое — к божественному.
Обыкновенно думают, что жизнь старых стариков не важна, что они только доживают век. Это неправда: в глубокой старости идет самая драгоценная, нужная жизнь и для себя и для
других. Ценность жизни обратно пропорциональна квадратам расстояния от
смерти. Хорошо бы было, если бы это понимали и сами старики и окружающие их. Особенно же ценна последняя минута умирания.
Всё в жизни кажется очень простым; всё связно, одного порядка и объясняется одно
другим.
Смерть же представляется чем-то совершенно особенным, нарушающим всё простое, ясное и понятное в жизни. И поэтому люди большей частью стараются не думать о
смерти. Это большая ошибка. Напротив, надо свести жизнь со
смертью так, чтобы жизнь имела часть торжественности и непонятности
смерти, и
смерть — часть ясности, простоты и понятности жизни.
«Одно из двух:
смерть есть полное уничтожение и исчезновение сознания или же, согласно преданию,
смерть только перемена и переселение души из одного места в
другое.
Если
смерть есть полное уничтожение сознания и подобна глубокому сну без сновидений, то
смерть — несомненное благо, потому что пускай каждый вспомнит проведенную им ночь в таком сне без сновидений и пусть сравнит с этой ночью те
другие ночи и дни со всеми их страхами, тревогами и неудовлетворенными желаниями, которые он испытывал и наяву и в сновидениях, и я уверен, что всякий не много найдет дней и ночей счастливее ночи без сновидений.
Если же
смерть есть переход из этого мира в
другой и если правда то, что говорят, будто бы там находятся все прежде нас умершие мудрые и святые люди, то разве может быть благо больше того, чтобы жить там с этими существами?
Каждый чувствует, что он не ничто, в известный момент вызванное к жизни кем-то
другим. Отсюда его уверенность, что
смерть может положить конец его жизни, но отнюдь не его существованию.
Но, кроме того, что он видит на
других существах и на себе, каждый человек знает в себе еще то, что не портится и не стареется, а, напротив, нечто такое, что чем больше живет, тем больше крепнет и улучшается: знает каждый человек в себе еще свою душу, с которой не может быть того, что совершается с телом. И потому страшна
смерть только тому, кто живет не душою, а телом.
Знаем только то, что душа после
смерти становится чем-то
другим и таким
другим, о чем мы в этой жизни судить не можем.
Только тогда и радостно умирать, когда устанешь от своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай
другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что
смерть даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Смерть произведет во мне такое превращение, если я только не совсем уничтожусь, а перейду в
другое, иначе отделенное от мира, существо.
Всё открывается, пока живешь, как будто всё выше и выше равномерно подвигаешься по равным ступеням. Но наступает
смерть, и вдруг или перестает открываться то, что открывалось, или тот, кому открывалось, перестает видеть то, что открывалось прежде, потому что он видит что-то новое, совершенно
другое.