Учение о законности наказания не только не содействовало и не содействует лучшему воспитанию детей, не содействует лучшему устройству обществ и нравственности всех людей, верящих
в наказание за гробом, но произвело и производит неисчислимые бедствия: оно ожесточает детей, ослабляет связь людей в обществе и развращает людей обещанием ада, лишая добродетель ее главной основы.
Неточные совпадения
То же и с учениями о вере. Ложные учителя привлекают людей к доброй жизни тем, что пугают
наказаниями и заманивают наградой на том свете, где никто не был. Истинные же учителя учат только тому, что начало жизни, любовь, само живет
в душах людей и что хорошо тому, кто соединился с ним.
Бывает, что человек обманщик, обидчик проживает жизнь и умирает
в богатстве и почете, но это не значит, чтобы он ушел от
наказаний за свои грехи.
Только люди, совсем одурманенные властолюбием, могут серьезно верить
в то, что посредством
наказания можно улучшить жизнь людей. Стоит только отрешиться от суеверия о том, что
наказание исправляет людей, для того чтобы ясно видеть, что изменения
в жизни людей происходят только от внутреннего, душевного изменения самих людей, а никак не от того зла, которое одни люди делают другим людям.
Еще можно понять, что люди властвующие могут верить
в то, что
наказание тех людей, которые мешают устроенному ими порядку, может быть полезно. Но удивительно то, что сами подвластные верят
в это и содействуют
наказанию друг друга и сами подвергаются
наказаниям, считая, что
наказания полезны и благодетельны для них.
Действительное
наказание за каждое дурное дело — это то, которое совершается
в душе самого преступника и состоит
в уменьшении его способности пользоваться благами жизни.
Страх перед
наказанием никогда не удержал ни одного убийцу. Тот, кто идет убивать своего соседа из мести или нужды, не рассуждает много о последствиях. Убийца всегда уверен, что избегнет преследования. Если бы когда-нибудь было объявлено, что никакого
наказания не будут налагать на убийц, число убийств не увеличилось бы ни на один случай. Весьма вероятно, напротив, что оно уменьшилось бы, потому что не было бы преступников, развращенных
в тюрьмах.
Одни говорят, что
наказание нужно для устрашения, другие — что оно нужно для исправления, третьи говорят, что оно нужно для того, чтобы была справедливость, точно бог без судей не сумеет установить справедливость
в мире.
В 1682 г.
в Англии доктор Лейтон, почтенный человек, написавший книгу против епископства, был судим и приговорен к следующим совершенным над ним
наказаниям: его жестоко высекли, потом отрезали одно ухо и распороли одну сторону носа, потом горячим железом выжгли на щеке буквы SS: сеятель смут. После семи дней его опять высекли, несмотря на то, что рубцы на спине еще не зажили, и распороли другую сторону носа, и отрезали другое ухо, и выжгли клеймо на другой щеке. Всё это было сделано во имя христианства.
Очень ошибочно думать, что деятельность, просто как деятельность, без соображения о том,
в чем она состоит, есть дело почтенное, заслуживающее уважения. Вопрос
в том,
в чем деятельность и при каких условиях человек ничего не делает. Один человек занимается целыми днями судейскими делами, присуждая людей к
наказаниям, или обучением солдат стрельбе, или ростовщичеством и, занимаясь этими делами, пользуется для удовлетворения своих потребностей трудами других людей.
Тут же, кстати, он доведался, что глуповцы, по упущению, совсем отстали от употребления горчицы, а потому на первый раз ограничился тем, что объявил это употребление обязательным;
в наказание же за ослушание прибавил еще прованское масло. И в то же время положил в сердце своем: дотоле не класть оружия, доколе в городе останется хоть один недоумевающий.
Дико́й (топнув ногой). Какое еще там елестричество! Ну как же ты не разбойник! Гроза-то нам
в наказание посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то, прости Господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А? говори! Татарин?
— Да я… не знаю! — сказал Дронов, втискивая себя в кресло, и заговорил несколько спокойней, вдумчивее: — Может — я не радуюсь, а боюсь. Знаешь, человек я пьяный и вообще ни к черту не годный, и все-таки — не глуп. Это, брат, очень обидно — не дурак, а никуда не годен. Да. Так вот, знаешь, вижу я всяких людей, одни делают политику, другие — подлости, воров развелось до того много, что придут немцы, а им грабить нечего! Немцев — не жаль, им так и надо, им
в наказание — Наполеонов счастье. А Россию — жалко.
— Это мой узник, — объяснила Антонида Ивановна мужу, показывая глазами на Привалова. — Представь себе, когда Сергей Александрыч узнал, что тебя нет дома, он хотел сейчас же незаметным образом скрыться.
В наказание я заставила его проскучать целый час в моем обществе…
Через три — четыре дня Кирсанов, должно быть, опомнился, увидел дикую пошлость своих выходок; пришел к Лопуховым, был как следует, потом стал говорить, что он был пошл; из слов Веры Павловны он заметил, что она не слышала от мужа его глупостей, искренно благодарил Лопухова за эту скромность, стал сам,
в наказание себе, рассказывать все Вере Павловне, расчувствовался, извинялся, говорил, что был болен, и опять выходило как-то дрянно.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе
в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному
наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный, поешь селедки!»
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох
в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как
в пустой дом приехал!
Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Скотинин. Кого? За что?
В день моего сговора! Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить
наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь, я и сам охотно помогу. Не будь я Тарас Скотинин, если у меня не всякая вина виновата. У меня
в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
Начали сечь Волоса, который выдержал
наказание стоически, потом принялись за Ярилу, и говорят, будто бы
в глазах его показались слезы.
Понятно, как должен был огорчиться бригадир, сведавши об таких похвальных словах. Но так как это было время либеральное и
в публике ходили толки о пользе выборного начала, то распорядиться своею единоличною властию старик поопасился. Собравши излюбленных глуповцев, он вкратце изложил перед ними дело и потребовал немедленного
наказания ослушников.