Неточные совпадения
И это так очевидно и так ясно, что всякий мыслящий
человек, и молодой и старый, и образованный и необразованный, всякий видит это. Рассуждение это так просто и естественно, что оно представляется всякому
человеку разумному и с древнейших времен было известно человечеству.
Таковы определения жизни, которые за тысячи лет до нас, указывая
людям вместо ложного и невозможного блага личности действительное, неуничтожимое благо, разрешают противоречие человеческой жизни и дают ей
разумный смысл.
Одни исповедуют на словах учения тех просветителей человечества, в преданиях которых они воспитаны, но, не понимая их
разумного смысла, обращают эти учения в сверхъестественные откровения о прошедшей и будущей жизни
людей и требуют только исполнения обрядов.
Книжники же, и не подозревая в фарисейских учениях тех
разумных основ, на которых они возникли, прямо отрицают всякие учения о будущей жизни и смело утверждают, что все эти учения не имеют никакого основания, а суть только остатки грубых обычаев невежества, и что движение вперед человечества состоит в том, чтобы не задавать себе никаких вопросов о жизни, выходящих за пределы животного существования
человека.
Книжники, не понимая того противоречия, которое составляет начало
разумной жизни, смело утверждают, что так как они его не видят, то противоречия и нет никакого, и что жизнь
человека есть только его животное существование.
Ложная наука идет дальше даже требований грубой толпы, которым она хочет найти объяснение, — она приходит к утверждению того, что с первого проблеска своего отвергает
разумное сознание
человека, приходит к выводам о том, что жизнь
человека, как и всякого животного, состоит в борьбе за существование личности, рода и вида.
Руководство это не имеет никакого
разумного объяснения, но оно-то и движет огромным большинством поступков всех
людей.
Везде вокруг себя с детства
человек видит
людей, с полною уверенностью и внешнею торжественностью исполняющих эти дела, и, не имея никакого
разумного объяснения своей жизни,
человек не только начинает делать такие же дела, но этим делам старается приписать
разумный смысл.
И он начинает убеждать себя, что дела эти имеют
разумный смысл и что объяснение их смысла если и не вполне известно ему, то известно другим
людям.
Но большинство других
людей, не имея также
разумного объяснения жизни, находятся совершенно в том же положении, как и он.
И так, невольно обманывая друг друга,
люди всё больше и больше не только привыкают делать дела, не имеющие
разумного объяснения, но привыкают приписывать этим делам какой-то таинственный, непонятный для них самих смысл.
Сколько бы ни уверял себя
человек, и сколько бы ни уверяли его в этом другие, что жизнь может быть благою и
разумною только за гробом, или что одна личная жизнь может быть благою и
разумною, —
человек не может верить в это.
Человек имеет в глубине души своей неизгладимое требование того, чтобы жизнь его была благом и имела
разумный смысл, а жизнь, не имеющая перед собой никакой другой дели, кроме загробной жизни или невозможного блага личности, есть зло и бессмыслица.
Жить для будущей жизни? говорит себе
человек. Но если та жизнь, тот единственный образчик жизни, который я знаю, — моя теперешняя жизнь, — должна быть бессмысленной, то это не только не утверждает меня в возможности другой,
разумной жизни, но, напротив, убеждает меня в том, что жизнь по существу своему бессмысленна, что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и быть не может.
Приходит время, когда
разумное сознание перерастает ложные учения, и
человек останавливается посреди жизни и требует объяснения.
Чаще и чаще просыпаются
люди к
разумному сознанию, оживают в гробах своих, — и основное противоречие человеческой жизни, несмотря на все усилия
людей скрыть его от себя, со страшной силой и ясностью становится перед большинством
людей.
«Вся жизнь моя есть желание себе блага», говорит себе
человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может, и что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу
разумного смысла, а во мне и во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как быть? Как жить? Что делать?» И ответа нет.
Все живут, как будто и не сознавая бедственности своего положения и бессмысленности своей деятельности. «Или онибезумны, или я, — говорит себе проснувшийся
человек. Но все не могут быть безумны, стало-быть, безумен-то я. Но нет, — то
разумное я, которое говорит мне это, не может быть безумно. Пускай оно будет одно против всего мира, но я не могу не верить ему».
И вдруг в
человеке это высшее свойство его природы производит в нем такое мучительное состояние, что часто, — всё чаще и чаще в последнее время, —
человек разрубает Гордиев узел своей жизни, убивает себя, только бы избавиться от доведенного в наше время до последней степени напряжения мучительного внутреннего противоречия, производимого
разумным сознанием.
Человеку кажется, что пробудившееся в нем
разумное сознание разрывает и останавливает его жизнь только потому, что он признает своей жизнью то, что не было, не есть и не могло быть его жизнью.
Жизнь человеческая начинается только с проявления
разумного сознания, — того самого, которое открывает
человеку одновременно и свою жизнь, и в настоящем и в прошедшем, и жизнь других личностей, и всё, неизбежно вытекающее из отношений этих личностей, страдания и смерть, — то самое, что производит в нем отрицание блага личной жизни и противоречие, которое, ему кажется, останавливает его жизнь.
Человек хочет определять свою жизнь временем, как он определяет видимое им существование вне себя, и вдруг в нем пробуждается жизнь, не совпадающая с временем его плотского рождения, и он не хочет верить тому, что то, что не определяется временем, может быть жизнью. Но сколько бы ни искал
человек во времени той точки, с которой бы он мог считать начало своей
разумной жизни, он никогда не найдет ее.
Спрашивая себя о происхождении своего
разумного сознания,
человек никогда не представляет себе, чтобы он, как
разумное существо, был сын своего отца, матери и внук своих дедов и бабок, родившихся в таком-то году, а он сознает себя всегда не то, что сыном, но слитым в одно с сознанием самых чуждых ему по времени и месту
разумных существ, живших иногда за тысячи лет и на другом конце света.
В
разумном сознании своем
человек не видит даже никакого происхождения себя, а сознает свое вневременное и внепространственное слияние с другими
разумными сознаниями, так что они входят в него и он в них.
Это-то пробудившееся в
человеке разумное сознание и останавливает как будто то подобие жизни, которое заблудшие
люди считают жизнью: заблудшим
людям кажется, что жизнь их останавливается именно тогда, когда она пробуждается.
Только ложное учение о человеческой жизни, как о существовании животного от рождения до смерти, в котором воспитываются и поддерживаются
люди, производит то мучительное состояние раздвоения, в которое вступают
люди при обнаружении в них их
разумного сознания.
Такому
человеку кажется, что отрицание
разумным сознанием блага личного существования и требование другого блага есть нечто болезненное и неестественное.
Но для
человека, как
разумного существа, отрицание возможности личного блага и жизни есть неизбежное последствие условий личной жизни и свойства
разумного сознания, соединенного с нею.
Если мы вне себя видим
людей с непробудившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности, то это не доказывает того, чтобы
человеку было несвойственно жить
разумною жизнью.
Человек, в котором проснулось
разумное сознание, но который вместе с тем понимает свою жизнь только как личную, находится в том же мучительном состоянии, в котором находилось бы животное, которое, признав своей жизнью движение вещества, не признавало бы своего закона личности, а только видело бы свою жизнь в подчинении себя законам вещества, которые совершаются и без его усилия.
Животное страдало бы и видело бы в этом состоянии мучительное противоречие и раздвоение. То же происходит и с
человеком, наученным признавать низший закон своей жизни, животную личность, законом своей жизни. Высший закон жизни, закон его
разумного сознания, требует от него другого; вся же окружающая жизнь и ложные учения удерживают его в обманчивом сознании, и он чувствует противоречие и раздвоение.
Но как животному для того, чтобы перестать страдать, нужно признавать своим законом не низший закон вещества, а закон своей личности и, исполняя его, пользоваться законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и
человеку стоит признать свою жизнь не в низшем законе личности, а в высшем законе, включающем первый закон, — в законе, открытом ему в его
разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность будет свободно подчиняться
разумному сознанию и будет служить ему.
Обнаружение истинной жизни состоит в том, что животная личность влечет
человека к своему благу,
разумное же сознание показывает ему невозможность личного блага и указывает какое-то другое благо.
Человек вглядывается в это, в отдалении указываемое ему, благо и не в силах видеть его, сначала не верит этому благу и возвращается назад к личному благу; но
разумное сознание, которое указывает так неопределенно свое благо, так несомненно и убедительно показывает невозможность личного блага, что
человек опять отказывается от личного блага и опять вглядывается в это новое, указываемое ему благо.
Разумное благо не видно, но личное благо так несомненно уничтожено, что продолжать личное существование невозможно, и в
человеке начинает устанавливаться новое отношение его животного к
разумному сознанию.
Точно так же и в
человеке с проснувшимся
разумным сознанием нет никакого противоречия, а есть только рождение нового существа, нового отношения
разумного сознания к животному.
Если же
человек увидал, что другие личности — такие же, как и он, что страдания угрожают ему, что существование его есть медленная смерть: если его
разумное сознание стало разлагать существование его личности, он уже не может ставить свою жизнь в этой разлагающейся личности, а неизбежно должен полагать ее в той новой жизни, которая открывается ему. И опять нет противоречия, как нет противоречия в зерне, пустившем уже росток и потому разлагающемся.
Истинная жизнь
человека, проявляющаяся в отношении его
разумного сознания к его животной личности, начинается только тогда, когда начинается отрицание блага животной личности. Отрицание же блага животной личности начинается тогда, когда пробуждается
разумное сознание.
Нельзя, потому что разум — это тот закон, по которому должны жить неизбежно
разумные существа —
люди.
Не имея в виду главной цели знания, — изучения того
разумного закона, которому для его блага должна подчиняться личность
человека, — так называемые ученые этого разряда самой целью, которую они ставят для своего изучения, изрекают приговор о тщете своего изучения.
Если же для
человека возможно знание того
разумного закона, которому должна быть подчинена его жизнь, то очевидно, что познание этого закона разума он нигде не может почерпнуть, кроме как там, где он и открыт ему: в своем
разумном сознании.
При предположении же о том, что жизнь
человека есть только его животное существование, и что благо, указываемое
разумным сознанием, невозможно, и что закон разума есть только призрак, такое изучение делается не только праздным, но и губительным, закрывая от
человека его единственный предмет познания и поддерживая его в том заблуждении, что, исследуя отражение предмета, он может познать и предмет.
Человеку с ложным знанием представляется, что он знает всё то, что является ему в пространстве и времени, и что он не знает того, что известно ему в его
разумном сознании.
Такому
человеку представляется, что благо вообще и его благо есть самый непознаваемый для него предмет. Почти столь же непознаваемым предметом представляется ему его разум, его
разумное сознание; несколько более познаваемым предметом представляется ему он сам как животное; еще более познаваемыми предметами представляются ему животныя и растения, и наиболее познаваемым представляется ему мертвое, бесконечно-распространенное вещество.
Разве не то же самое и с ложным познанием
человека? То, что несомненно известно ему, — его
разумное сознание — кажется ему непознаваемым, потому что оно не просто, а то, что несомненно непостижимо для него — безграничное и вечное вещество, — то и кажется ему самым познаваемым, потому что оно по отдалению своему от него кажется ему просто.
Отрешившись на время от знания самого себя как
разумного центра, стремящегося к благу, т. е. вневременного и внепространственного существа,
человек может на время условно допустить, что он есть часть видимого мира, проявляющаяся и в пространстве и во времени.
Существа эти были бы совершенно непонятны для него, если бы он не имел знания о
человеке вообще; но имея это знание и отвлекая от понятия
человека его
разумное сознание, он получает и о животных некоторое представление, но представление это еще менее для него похоже на знание, чем его представление о
людях вообще.
Всё, что знает
человек о внешнем мире, он знает только потому, что знает себя и в себе находит три различные отношения к миру: одно отношение своего
разумного сознания, другое отношение своего животного и третье отношение вещества, входящего в тело его животного. Он знает в себе эти три различные отношения и потому всё, что он видит в мире, располагается перед ним всегда в перспективе трех отдельных друг от друга планов: 1)
разумные существа; 2) животныя и растения и 3) неживое вещество.
Человек всегда видит эти три разряда предметов в мире, потому что он сам в себе заключает эти три предмета познания. Он знает себя: 1) как
разумное сознание, подчиняющее животное; 2) как животное, подчиненное
разумному сознанию, и 3) как вещество, подчиненное животному.
Точно так же и подобных нам
людей и самих себя мы тогда только признаем живыми, когда наша животная личность, кроме подчинения своему закону организма, подчинена еще высшему закону
разумного сознания.