Неточные совпадения
Она со временем определит это. Если же спросить, чем руководствоваться в определении законности и незаконности потребностей? то
на это смело отвечают: изучением потребностей. Но слово потребность имеет только два значения: или условие существования, а условий существования каждого предмета бесчисленное количество, и потому все условия не могут быть изучены, или требование
блага живым существом, познаваемое и определяемое только сознанием и потому еще менее могущее быть изученным опытной наукой.
Но мало и этого: начиная испытывать ослабление сил и болезни, и глядя
на болезни и старость, смерть других людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную жизнь, каждым часом, каждым движением приближается к ослаблению, старости, смерти; что жизнь его, кроме того, что она подвержена тысячам случайностей уничтожения от других борющихся с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому свойству своему есть только не перестающее приближение к смерти, к тому состоянию, в котором вместе с жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни было
блага личности.
С древнейших времен сказал себе это человек, и это внутреннее противоречие жизни человека с необычайной силой и ясностью было выражено и Индийскими, и Китайскими, и Египетскими, и Греческими, и Еврейскими мудрецами, и с древнейших времен разум человека был направлен
на познание такого
блага человека, которое не уничтожалось бы борьбой существ между собою, страданиями и смертью.
Нельзя не видеть и того, что определения эти, будучи теоретически верны, подтверждаются и опытом жизни, и что миллионы и миллионы людей, признававшие и признающие такие определения жизни,
на деле показывали и показывают возможность замены стремления к
благу личности другим стремлением к
благу такому, которое не нарушается страданиями и смертью.
И те и другие лжеучители, несмотря
на то, что учения и тех и других основаны
на одном и том же грубом непонимании основного противоречия человеческой жизни, всегда враждовали и враждуют между собой. Оба учения эти царствуют в нашем мире и, враждуя друг с другом, наполняют мир своими спорами, — этими самыми спорами скрывая от людей те определения жизни, открывающие путь к истинному
благу людей, которые уже за тысячи лет даны человечеству.
То, что по этим суевериям жили и живут миллиарды людей, потому что даже и в искаженном виде они дают людям ответы
на вопросы об истинном
благе жизни, то, что учения эти не только разделяются, но служат основой мышления лучших людей всех веков, а что теории, признаваемые книжниками, разделяются только ими самими, всегда оспариваются и не живут иногда и десятков лет, и забываются так же быстро, как возникают, не смущает их нисколько.
Одни — фарисеи —
на вопрос о том: «зачем эта бедственная жизнь?» — отвечают: «жизнь бедственна и всегда была и должна быть такою;
благо жизни не в ее настоящем, а в ее прошедшем — до жизни, и будущем — после жизни».
И сомневающийся, видя
на жизни всех людей, живущих для личного
блага, и
на жизни самих фарисеев, живущих для того же, неправду этого объяснения, не углубляясь в смысл их ответа, прямо не верит им и обращается к книжникам.
Отрицание
блага и жизни личности есть для разумного существа такое же естественное свойство его жизни, как для птицы летать
на крыльях, а не бегать ногами.
Не понимая того, что
благо и жизнь наша состоят в подчинении своей животной личности закону разума, и принимая
благо и существование своей животной личности за всю нашу жизнь, и отказываясь от предназначенной нам работы жизни, мы лишаем себя истинного нашего
блага и истинной нашей жизни и
на место ее подставляем то видимое нам существование нашей животной деятельности, которое совершается независимо от нас и потому не может быть нашей жизнью.
Заблуждение, что видимый нами,
на нашей животной личности совершающийся, закон и есть закон нашей жизни, есть старинное заблуждение, в которое всегда впадали и впадают люди. Заблуждение это, скрывая от людей главный предмет их познания, подчинение животной личности разуму для достижения
блага жизни, ставит
на место его изучение существования людей, независимо от
блага жизни.
Вместо того, чтобы изучать тот закон, которому, для достижения своего
блага, должна быть подчинена животная личность человека, и, только познав этот закон,
на основании его изучать все остальные явления мира, ложное познание направляет свои усилия
на изучение только
блага и существования животной личности человека, без всякого отношения к главному предмету знания, — подчинению этой животной личности человека закону разума, для достижения
блага истинной жизни.
Ложное познание, не имея в виду этого главного предмета знания, направляет свои силы
на изучение животного существования прошедших и современных людей и
на изучение условий существования человека вообще, как животного. Ему представляется, что из этих изучений может быть найдено и руководство для
блага жизни человеческой.
Отрешившись
на время от знания самого себя как разумного центра, стремящегося к
благу, т. е. вневременного и внепространственного существа, человек может
на время условно допустить, что он есть часть видимого мира, проявляющаяся и в пространстве и во времени.
Если мы знаем вещество, то мы знаем его только потому, что, несмотря
на то, что
благо его нам непонятно, мы всё-таки видим в нем то же явление, как и в себе, — необходимость подчинения закону разума, управляющего им.
Познание чего бы то ни было для нас есть перенесение
на другие предметы нашего знания о том, что жизнь есть стремление к
благу, достигаемое подчинением закону разума.
Для животного деятельность, не имеющая своей целью
благо личности, а прямо противоположная этому
благу, есть отрицание жизни, но для человека это как раз наоборот. Деятельность человека, направленная
на достижение только
блага личности, есть полное отрицание жизни человеческой.
Да, разумное сознание несомненно, неопровержимо говорит человеку, что при том устройстве мира, которое он видит из своей личности, ему, его личности,
блага быть не может. Жизнь его есть желание
блага себе, именно себе, и он видит, что
благо это невозможно. Но странное дело: несмотря
на то, что он видит несомненно, что
благо это невозможно ему, он всё-таки живет одним желанием этого невозможного
блага, —
блага только себе.
Глядя
на мир из своего представления о жизни, как стремления к личному
благу, человек видел в мире неразумную борьбу существ, губящих друг друга.
Стоит допустить это и вся прежняя безумная деятельность, направленная
на недостижимое
благо личности, заменяется другою деятельностью, согласной с законом мира и направленной к достижению наибольшего возможного
блага своего и всего мира.
Стоит человеку признать свою жизнь в стремлении к
благу других, и уничтожается обманчивая жажда наслаждений; праздная же и мучительная деятельность, направленная
на наполнение бездонной бочки животной личности, заменяется согласной с законами разума деятельностью поддержания жизни других существ, необходимой для его
блага, и мучительность личного страдания, уничтожающего деятельность жизни, заменяется чувством сострадания к другим, вызывающим несомненно плодотворную и самую радостную деятельность.
Вся жизнь этих людей направлена
на мнимое увеличение
блага личности.
А между тем несчастные не подозревают того, что самый грубый индеец, стоящий годы
на одной ноге во имя только отречения от
блага личности для нирваны, — без всякого сравнения более живой человек, чем они, озверевшие люди нашего современного, европейского общества, летающие по всему миру по железным дорогам и при электрическом свете показывающие и по телеграфам и телефонам разглашающие всему свету свое скотское состояние.
Животная личность влечется к
благу; разум указывает человеку обманчивость личного
блага и оставляет один путь. Деятельность
на этом пути есть любовь.
И вот, как ключ, сделанный только к этому замку, человек в душе своей находит чувство, которое дает ему то самое
благо,
на которое, как
на единственно возможное, указывает ему разум. И чувство это не только разрешает прежнее противоречие жизни, но как бы в этом противоречии и находит возможность своего проявления.
Слова эти точно выражают смутное сознание людей, что в любви — спасение от бедствий жизни и единственное нечто, похожее
на истинное
благо, и вместе с тем признание в том, что для людей, не понимающих жизни, любовь не может быть якорем спасения.
Но дело в том, что не рассуждать о любви могут только те люди, которые уже употребили свой разум
на понимание жизни и отреклись от
блага личной жизни; те же люди, которые не поняли жизни и существуют для
блага животной личности, не могут не рассуждать.
Забвение ближайших интересов личности для достижения отдаленных целей той же личности, как это бывает при так называемой любви, не выросшей
на самоотречении, есть только предпочтение одних существ другим для своего личного
блага.
Истинная любовь всегда имеет в основе своей отречение от
блага личности и возникающее от того благоволение ко всем людям. Только
на этом общем благоволении может вырости истинная любовь к известным людям — своим или чужим. И только такая любовь дает истинное
благо жизни и разрешает кажущееся противоречие животного и разумного сознания.
Людям мирского учения, направившим свой разум
на устройство известных условий существования, кажется, что увеличение
блага жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего существования. Лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности любви, возможности жизни.
Употребив свой разум не
на то, чтобы понять — одинаково для всех людей равное нолю
благо животного существования, люди этот ноль признали величиною, которая может уменьшаться и увеличиваться, и
на мнимое это увеличение, умножение ноля употребляют весь остающийся у них без приложения разум.
Глядя
на свое прошедшее в этой жизни, он видит, по памятному ему ряду своих сознаний, что отношение его к миру изменялось, подчинение закону разума увеличивалось, и увеличивалась не переставая сила и область любви, давая ему всё большее и большее
благо независимо, а иногда прямо обратно пропорционально умалению существования личности.
Ведь то же и с разумом, посредством которого я познаю. Если бы я мог видеть то, что за пределами моего разума, я бы не видал того, что в пределах его. А для
блага моей истинной жизни мне нужнее всего знать то, чему я должен подчинить здесь и теперь свою животную личность для того, чтобы достигнуть
блага жизни. И разум открывает мне это, открывает мне в этой жизни тот единый путь,
на котором я не вижу прекращение своего
блага.
Разум ставит человека
на тот единственный путь жизни, который, как конусообразный расширяющийся тунель, среди со всех сторон замыкающих его стен, открывает ему вдали несомненную неконечность жизни и ее
блага.
Объяснение этого странного противоречия только одно: люди все в глубине души знают, что всякие страдания всегда нужны, необходимы для
блага их жизни, и только потому продолжают жить, предвидя их или подвергаясь им. Возмущаются же они против страданий потому, что при ложном взгляде
на жизнь, требующем
блага только для своей личности, нарушение этого
блага, не ведущее к очевидному
благу, должно представляться чем-то непонятным и потому возмутительным.
Как у Платона есть миф о том, что Бог определил сперва людям срок жизни 70 лет, но потом, увидав, что людям хуже от этого, переменил
на то, что есть теперь, т. е. сделал так, что люди не знают часа своей смерти, — так точно верно определял бы разумность того, что есть, миф о том, что люди сначала были сотворены без ощущения боли, но что потом для их
блага сделано то, что теперь есть.
Деятельность, направленная
на непосредственное любовное служение страдающим и
на уничтожение общих причин страдания — заблуждений — и есть та единственная радостная работа, которая предстоит человеку и дает ему то неотъемлемое
благо, в котором состоит его жизнь.
Если не разумное сознание, то страдание, вытекающее из заблуждения о смысле своей жизни, волей-неволей загоняет человека
на единственный истинный путь жизни,
на котором нет препятствий, нет зла, а есть одно, ничем ненарушимое, никогда не начавшееся и не могущее кончиться, все возрастающее
благо.
Первый и главный акт нашего познания живых существ тот, что мы много разных предметов включаем в понятие одного живого существа, и это живое существо исключаем из всего другого. И то и другое мы делаем только
на основании всеми нами одинаково сознаваемого определения жизни, как стремления к
благу себя, как отдельного от всего мира существа.
Мы узнаем, что человек
на лошади — не множество существ и не одно существо, не потому, что мы наблюдаем все части, составляющие человека и лошадь, а потому, что ни в голове, ни в ногах, ни в других частях человека и лошади мы не видим такого отдельного стремления к
благу, которое мы знаем в себе. И узнаем, что человек
на лошади не одно, а два существа, потому что узнаем в них два отдельные стремления к
благу, тогда как в себе мы знаем только одно.
Если же бы мы не знали, что лошадь желает себе своего и человек своего
блага, что того желает каждая отдельная лошадь в табуне, что того
блага себе желает каждая птица, козявка, дерево, трава, мы не видели бы отдельности существ, а не видя отдельности, никогда не могли бы понять ничего живого: и полк кавалеристов, и стадо, и птицы, и несекомыя, и растения — всё бы было как волны
на море, и весь мир сливался бы для нас в одно безразличное движение, в котором мы никак не могли бы найти жизнь.
Если я знаю, что лошадь, и собака, и клещ, сидящий
на ней, — живые существа, и могу наблюдать их, то только потому, что у лошади, и собаки, и клеща есть свои отдельные цели, — цели, для каждого, своего
блага. Знаю же я это потому, что таковым, стремящимся к
благу, знаю себя.
Люди не признают определения жизни в стремлении к
благу, которое они находят в своем сознании, а признают возможность знания этого стремления в клеще, и
на основании этого предполагаемого, ни
на чем неоснованного знания того
блага, к которому стремится клещ, делают наблюдения и выводы даже о самой сущности жизни.
Всякое мое понятие о внешней жизни основано
на сознании моего стремления к
благу. И потому, только познав, в чем мое
благо и моя жизнь, я буду в состоянии познать и то, что есть
благо и жизнь других существ.
Благо же и жизнь других существ, не познав свою, я никак не могу знать.