Неточные совпадения
А это-то самое, мне
кажется, и было упущено спорящими сторонами по отношению к понятию
жизни.
Решение вопроса о том, как устроить
жизнь, когда она в нашей власти, для людей науки
кажется очень просто.
То, что для него важнее всего и что одно нужно ему, что — ему
кажется — одно живет по настоящему, его личность, то гибнет, то будет кости, черви — не он; а то, что для него не нужно, не важно, что он не чувствует живущим, весь этот мир борющихся и сменяющихся существ, то и есть настоящая
жизнь, то останется и будет жить вечно.
«
Жизнь определять нечего: всякий ее знает, вот и всё, и давайте жить», говорят в своем заблуждении люди, поддерживаемые ложными учениями. И не зная, что такое
жизнь и ее благо, им
кажется, что они живут, как может
казаться человеку, несомому по волнам без всякого направления, что он плывет туда, куда ему надобно и хочется.
Человеку
кажется, что пробудившееся в нем разумное сознание разрывает и останавливает его
жизнь только потому, что он признает своей
жизнью то, что не было, не есть и не могло быть его
жизнью.
Воспитавшись и выросши в ложных учениях нашего мира, утвердивших его в уверенности, что
жизнь его есть не что иное, как его личное существование, начавшееся с его рождением, человеку
кажется, что он жил, когда был младенцем, ребенком; потом ему
кажется, что он не переставая жил, будучи юношей и возмужалым человеком.
Он жил, как ему
кажется, очень давно, и всё время не переставая жил, и вот вдруг дожил до того времени, когда ему стало несомненно ясно, что жить так, как он жил прежде, нельзя, и что
жизнь его останавливается и разрывается.
Пробудившееся в нем разумное сознание, заявив такие требования, которые неудовлетворимы для
жизни животной, указывает ему ошибочность его представления о
жизни; но въевшееся в него ложное учение мешает ему признать свою ошибку: он не может отказаться от своего представления о
жизни, как животного существования, и ему
кажется, что
жизнь его остановилась от пробуждения разумного сознания.
Но то, что он называет своей
жизнью, — то, что ему
кажется остановившимся, никогда и не существовало.
Жизнь человеческая начинается только с проявления разумного сознания, — того самого, которое открывает человеку одновременно и свою
жизнь, и в настоящем и в прошедшем, и
жизнь других личностей, и всё, неизбежно вытекающее из отношений этих личностей, страдания и смерть, — то самое, что производит в нем отрицание блага личной
жизни и противоречие, которое, ему
кажется, останавливает его
жизнь.
Это-то пробудившееся в человеке разумное сознание и останавливает как будто то подобие
жизни, которое заблудшие люди считают
жизнью: заблудшим людям
кажется, что
жизнь их останавливается именно тогда, когда она пробуждается.
Человеку, находящемуся в этом заблуждении,
кажется, что
жизнь раздваивается в нем.
Подчиняя себя одним законам вещества, оно видело бы свою
жизнь в том, чтобы лежать и дышать, но личность требовала бы от него другого: кормления себя, продолжения рода, — и тогда животному
казалось бы, что оно испытывает раздвоение и противоречие.
Нам
кажутся особенно ясными законы вещества потому только, что они для нас однообразны; однообразны же они для нас потому, что особенно далеки от сознаваемого нами закона нашей
жизни.
Законы организмов
кажутся нам проще закона нашей
жизни тоже от своего удаления от нас. Но и в них мы только наблюдаем законы, а не знаем их, как мы знаем закон нашего разумного сознания, который должен быть нами исполняем.
Человеку представляется, что
жизнь его останавливается и раздваивается, но эти задержки и колебания суть только обман сознания (подобный обману внешних чувств). Задержек и колебаний истинной
жизни нет и не может быть: они только нам
кажутся при ложном взгляде на
жизнь.
Только человеку, понимающему свою
жизнь в животном существовании, определяемом пространством и временем,
кажется, что разумное сознание проявлялось временами в животном существовании.
Если ему
кажется, что были промежутки разумного сознания, то только потому, что
жизнь разумного сознания он не признает
жизнью.
Человеку прежде всего представляются видимые цели его личности целями его
жизни. Цели эти видимы и потому
кажутся понятными.
Лошади, выходящей из конюшни и увидавшей свет и почуявшей свободу,
кажется, что в этой-то свободе и
жизнь, но ее впрягают и трогают.
Проходят века, и загадка о благе
жизни человека остается для большинства людей тою же неразрешимою загадкой. А между тем загадка разгадана уже давным-давно. И всем тем, которые узнают разгадку, всегда удивительным
кажется, как они сами не разгадали ее, —
кажется, что они давно уже знали, но только забыли ее: так просто и само собою напрашивается разрешение загадки, казавшейся столь трудной среди ложных учений нашего мира.
И разум, и рассуждение, и история, и внутреннее чувство — всё,
казалось бы, убеждает человека в справедливости такого понимания
жизни; но человеку, воспитанному в учении мира, всё-таки
кажется, что удовлетворение требований его разумного сознания и его чувства не может быть законом его
жизни.
«Да, но это что же? Это буддизм?» говорят на это обыкновенно люди нашего времени. «Это нирвана, это стояние на столбу!» И когда они сказали это, людям нашего времени
кажется, что они самым успешным образом опровергли то, что все очень хорошо знают и чего скрыть ни от кого нельзя: что
жизнь личная бедственна и не имеет никакого смысла.
«Это буддизм, нирвана», говорят они, и им
кажется, что этими словами они опровергли всё то, что признавалось и признается миллиардами людей и что каждый из нас в глубине души знает очень хорошо, — именно, что
жизнь для целей личности губительна и бессмысленна, и что если есть какой-нибудь выход из этой губительности и бессмысленности, то выход этот несомненно ведет через отречение от блага личности.
Требования личности доведены до крайних пределов неразумия. Проснувшийся разум отрицает их. Но требования личности так разрослись, так загромоздили сознание человека, что ему
кажется, что разум отрицает всю
жизнь. Ему
кажется то, что если откинуть из своего сознания
жизни всё то, что отрицает его разум, то ничего не останется. Он не видит уже того, что остается. Остаток, — тот остаток, в котором есть
жизнь, ему
кажется ничем.
И не даром законник поставил Христу этот самый вопрос: кто ближний? Отвечать на эти вопросы
кажется очень легко только людям, забывающим настоящие условия
жизни человеческой.
Людям мирского учения, направившим свой разум на устройство известных условий существования,
кажется, что увеличение блага
жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего существования. Лучшее же внешнее устройство их существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности любви, возможности
жизни.
То же, что мы называем своим сознанием, не есть
жизнь, а некоторый обман чувств, при котором
кажется, что
жизнь в этом сознании.
Я жил 59 лет и во всё это время я сознавал себя собою в своем теле, и это-то сознание себя собою, мне
кажется, и была моя
жизнь.
В продолжении всей
жизни и теперь повторяется явление сна, которое
кажется нам очень простым потому, что мы все спим каждый день, но которое решительно непостижимо, если признавать то, чего нельзя не признавать, что во время сна иногда совершенно прекращается сознание.
Смерть видна и страшна ему не только в будущем, но и в настоящем, при всех проявлениях уменьшение животной
жизни, начиная от младенчества и до старости, потому что движение существования от детства до возмужалости только
кажется временным увеличением сил, в сущности же есть такое же огрубение членов, уменьшение гибкости, жизненности, не прекращающееся от рождения и до смерти.
Нам
кажется сначала, что с этого отношения нашего к миру и начинается наша
жизнь, но наблюдения над собой и над другими людьми показывают нам, что это отношение к миру, степень любви каждого из нас, не начались с этой
жизнью, а внесены нами в
жизнь из скрытого от нас нашим плотским рождением прошедшего; кроме того, мы видим, что всё течение нашей
жизни здесь есть ничто иное, как неперестающее увеличение, усиление нашей любви, которое никогда не прекращается, но только скрывается от наших глаз плотской смертью.
Сначала мне
кажется, что этот отрезок конуса и есть вся моя
жизнь, но по мере движения моей истинной
жизни, с одной стороны, я вижу, что то, что составляет основу моей
жизни, находится позади ее, за пределами ее: по мере
жизни я живее и яснее чувствую мою связь с невидимым мне прошедшим; с другой стороны, я вижу, как эта же основа опирается на невидимое мне будущее, я яснее и живее чувствую свою связь с будущим и заключаю о том, что видимая мною
жизнь, земная
жизнь моя, есть только малая часть всей моей
жизни с обоих концов ее — до рождения и после смерти — несомненно существующей, но скрывающейся от моего теперешнего познания.
Но ведь это нам
кажется только. Никто из нас ничего не знает про те основы
жизни, которые внесены другими в мир, и про то движение
жизни, которое совершилось в нем, про те препятствия для движения
жизни, которые есть в этом существе и, главное, про те другие условия
жизни, возможные, но невидимые нам, в которые в другом существовании может быть поставлена
жизнь этого человека.
Совершается или нет в человеке работа истинной
жизни, мы не можем знать. Мы знаем это только про себя. Нам
кажется, что человек умирает, когда этого ему не нужно, а этого не может быть. Умирает человек только тогда, когда это необходимо для его блага, точно так же, как растет, мужает человек только тогда, когда ему это нужно для его блага.
А между тем всякий человек возрощен страданиями, вся
жизнь его есть ряд страданий, испытываемых им и налагаемых им на другие существа, и,
казалось, пора бы ему привыкнуть к страданиям, не ужасаться перед ними и не спрашивать себя, зачем и за что страдания?