Неточные совпадения
Единственное средство вывести его из его заблуждения состоит в том, чтобы показать ему, что в каждом рассуждении не столько важно само рассуждение, сколько занимаемое рассуждением место, т. е. что для того, чтобы плодотворно мыслить, необходимо знать, о чем прежде надо мыслить и о чем после; показать ему, что
разумная деятельность отличается от безумной только тем, что
разумная деятельность распределяет свои рассуждения по порядку их важности: какое рассуждение должно
быть 1-м, 2-м, 3-м, 10-м, и т. д.
И это так очевидно и так ясно, что всякий мыслящий человек, и молодой и старый, и образованный и необразованный, всякий видит это. Рассуждение это так просто и естественно, что оно представляется всякому человеку
разумному и с древнейших времен
было известно человечеству.
Можно не соглашаться с этими определениями жизни, можно предполагать, что определения эти могут
быть выражены точнее и яснее, но нельзя не видеть того, что определения эти таковы, что признание их, уничтожая противоречие жизни и заменяя стремление к недостижимому благу личности другим стремлением — к неуничтожаемому страданиями и смертью благу, дает жизни
разумный смысл.
Книжники же, и не подозревая в фарисейских учениях тех
разумных основ, на которых они возникли, прямо отрицают всякие учения о будущей жизни и смело утверждают, что все эти учения не имеют никакого основания, а
суть только остатки грубых обычаев невежества, и что движение вперед человечества состоит в том, чтобы не задавать себе никаких вопросов о жизни, выходящих за пределы животного существования человека.
Книжники, не понимая того противоречия, которое составляет начало
разумной жизни, смело утверждают, что так как они его не видят, то противоречия и нет никакого, и что жизнь человека
есть только его животное существование.
Сколько бы ни уверял себя человек, и сколько бы ни уверяли его в этом другие, что жизнь может
быть благою и
разумною только за гробом, или что одна личная жизнь может
быть благою и
разумною, — человек не может верить в это.
Человек имеет в глубине души своей неизгладимое требование того, чтобы жизнь его
была благом и имела
разумный смысл, а жизнь, не имеющая перед собой никакой другой дели, кроме загробной жизни или невозможного блага личности,
есть зло и бессмыслица.
Жить для будущей жизни? говорит себе человек. Но если та жизнь, тот единственный образчик жизни, который я знаю, — моя теперешняя жизнь, — должна
быть бессмысленной, то это не только не утверждает меня в возможности другой,
разумной жизни, но, напротив, убеждает меня в том, что жизнь по существу своему бессмысленна, что никакой другой, кроме бессмысленной жизни, и
быть не может.
«Вся жизнь моя
есть желание себе блага», говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня
быть не может, и что бы я ни делал, чего бы ни достигал, всё кончится одним и тем же: страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу
разумного смысла, а во мне и во всем меня окружающем — зло, смерть, бессмыслица… Как
быть? Как жить? Что делать?» И ответа нет.
Все живут, как будто и не сознавая бедственности своего положения и бессмысленности своей деятельности. «Или онибезумны, или я, — говорит себе проснувшийся человек. Но все не могут
быть безумны, стало-быть, безумен-то я. Но нет, — то
разумное я, которое говорит мне это, не может
быть безумно. Пускай оно
будет одно против всего мира, но я не могу не верить ему».
Человеку кажется, что пробудившееся в нем
разумное сознание разрывает и останавливает его жизнь только потому, что он признает своей жизнью то, что не
было, не
есть и не могло
быть его жизнью.
До пробуждения
разумного сознания не
было никакой жизни, представление о прошедшей жизни сложилось при пробуждении
разумного сознания.
Человек хочет определять свою жизнь временем, как он определяет видимое им существование вне себя, и вдруг в нем пробуждается жизнь, не совпадающая с временем его плотского рождения, и он не хочет верить тому, что то, что не определяется временем, может
быть жизнью. Но сколько бы ни искал человек во времени той точки, с которой бы он мог считать начало своей
разумной жизни, он никогда не найдет ее.
Ему представляется, что
разумное сознание всегда
было в нем.
Спрашивая себя о происхождении своего
разумного сознания, человек никогда не представляет себе, чтобы он, как
разумное существо,
был сын своего отца, матери и внук своих дедов и бабок, родившихся в таком-то году, а он сознает себя всегда не то, что сыном, но слитым в одно с сознанием самых чуждых ему по времени и месту
разумных существ, живших иногда за тысячи лет и на другом конце света.
Такому человеку кажется, что отрицание
разумным сознанием блага личного существования и требование другого блага
есть нечто болезненное и неестественное.
Но для человека, как
разумного существа, отрицание возможности личного блага и жизни
есть неизбежное последствие условий личной жизни и свойства
разумного сознания, соединенного с нею.
Отрицание блага и жизни личности
есть для
разумного существа такое же естественное свойство его жизни, как для птицы летать на крыльях, а не бегать ногами.
Если мы вне себя видим людей с непробудившимся сознанием, полагающих свою жизнь в благе личности, то это не доказывает того, чтобы человеку
было несвойственно жить
разумною жизнью.
Но как животному для того, чтобы перестать страдать, нужно признавать своим законом не низший закон вещества, а закон своей личности и, исполняя его, пользоваться законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и человеку стоит признать свою жизнь не в низшем законе личности, а в высшем законе, включающем первый закон, — в законе, открытом ему в его
разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность
будет свободно подчиняться
разумному сознанию и
будет служить ему.
Различие для нас рождения
разумного сознания от видимого нами плотского зарождения в том, что, тогда как в плотском рождении мы видим во времени и пространстве, из чего и как и когда и что рождается из зародыша, знаем, что зерно
есть плод, что из зерна при известных условиях выйдет растение, что на нем
будет цвет и потом плод такой же, как зерно (в глазах наших совершается весь круговорот жизни), — рост
разумного сознания мы не видим во времени, не видим круговорота его.
Не видим же мы роста
разумного сознания и круговорота его потому, что мы сами совершаем его: наша жизнь
есть не что иное, как это рождение того невидимого нам существа, которое рождается в нас, и потому-то мы никак не можем видеть его.
Точно так же и в человеке с проснувшимся
разумным сознанием нет никакого противоречия, а
есть только рождение нового существа, нового отношения
разумного сознания к животному.
Если же человек увидал, что другие личности — такие же, как и он, что страдания угрожают ему, что существование его
есть медленная смерть: если его
разумное сознание стало разлагать существование его личности, он уже не может ставить свою жизнь в этой разлагающейся личности, а неизбежно должен полагать ее в той новой жизни, которая открывается ему. И опять нет противоречия, как нет противоречия в зерне, пустившем уже росток и потому разлагающемся.
Но что же такое это
разумное сознание? Евангелие Иоанна начинается тем, что Слово, «Logos» (Логос — Разум, Мудрость, Слово),
есть начало, и что в нем всё и от него всё; и что потому разум — то, что определяет всё остальное — ничем не может
быть определяем.
Если же для человека возможно знание того
разумного закона, которому должна
быть подчинена его жизнь, то очевидно, что познание этого закона разума он нигде не может почерпнуть, кроме как там, где он и открыт ему: в своем
разумном сознании.
При предположении же о том, что жизнь человека
есть только его животное существование, и что благо, указываемое
разумным сознанием, невозможно, и что закон разума
есть только призрак, такое изучение делается не только праздным, но и губительным, закрывая от человека его единственный предмет познания и поддерживая его в том заблуждении, что, исследуя отражение предмета, он может познать и предмет.
Такому человеку представляется, что благо вообще и его благо
есть самый непознаваемый для него предмет. Почти столь же непознаваемым предметом представляется ему его разум, его
разумное сознание; несколько более познаваемым предметом представляется ему он сам как животное; еще более познаваемыми предметами представляются ему животныя и растения, и наиболее познаваемым представляется ему мертвое, бесконечно-распространенное вещество.
Отрешившись на время от знания самого себя как
разумного центра, стремящегося к благу, т. е. вневременного и внепространственного существа, человек может на время условно допустить, что он
есть часть видимого мира, проявляющаяся и в пространстве и во времени.
Существа эти
были бы совершенно непонятны для него, если бы он не имел знания о человеке вообще; но имея это знание и отвлекая от понятия человека его
разумное сознание, он получает и о животных некоторое представление, но представление это еще менее для него похоже на знание, чем его представление о людях вообще.
Следующее за этим по достоверности знание
есть знание таких же животных личностей, как и мы, в которых мы узнаем общее с нами стремление к благу и общее с нами
разумное сознание.
Следующее по достоверности знание
есть наше знание животных, в которых мы видим личность, подобно нашей стремящуюся к благу, но уже чуть узнаем подобие нашего
разумного сознания, и с которыми мы уже не можем общаться этим
разумным сознанием.
Не из познаний законов вещества, как это думают, мы можем познавать закон организмов, и не из познания закона организмов мы можем познавать себя, как
разумное сознание, но наоборот. Прежде всего мы можем и нам нужно познать самих себя, т. е. тот закон разума, которому для нашего блага должна
быть подчинена наша личность, и тогда только нам можно и нужно познать и закон своей животной личности и подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя, законы вещества.
Законы организмов кажутся нам проще закона нашей жизни тоже от своего удаления от нас. Но и в них мы только наблюдаем законы, а не знаем их, как мы знаем закон нашего
разумного сознания, который должен
быть нами исполняем.
Только если б
были существа высшие, подчиняющие наше
разумное сознание так же, как наше
разумное сознание подчиняет себе нашу животную личность, и как животная личность (организм) подчиняет себе вещество, — эти высшие существа могли бы видеть нашу
разумную жизнь так, как мы видим свое животное существование и существование вещества.
Но сколько бы ни исследовал человек свое прошедшее, он никогда не найдет этих времен проявления
разумного сознания: ему всегда представляется, что его или никогда не
было, или оно всегда
было.
Если ему кажется, что
были промежутки
разумного сознания, то только потому, что жизнь
разумного сознания он не признает жизнью.
Для человека же, понимающего свою жизнь в том, в чем она и
есть, — в деятельности
разумного сознания, не может
быть этих промежутков.
Разумная жизнь
есть. Она одна
есть. Промежутки времени одной минуты или 50000 лет безразличны для нее, потому что для нее нет времени. Жизнь человека истинная — та, из которой он составляет себе понятие о всякой другой жизни, —
есть стремление к благу, достигаемому подчинением своей личности закону разума. Ни разум, ни степень подчинения ему не определяются ни пространством, ни временем. Истинная жизнь человеческая происходит вне пространства и времени.
В том и другом случае заблуждение происходит от смешения личности, индивидуальности, как называет наука, с
разумным сознанием.
Разумное сознание включает в себя личность. Личность же не включает в себя
разумное сознание. Личность
есть свойство животного и человека, как животного.
Разумное сознание
есть свойство одного человека.
Животное может жить только для своего тела — ничто не мешает ему жить так; оно удовлетворяет своей личности и бессознательно служит своему роду и не знает того, что оно
есть личность; но
разумный человек не может жить только для своего тела. Он не может жить так потому, что он знает, что он личность, а потому знает, что и другие существа — такие же личности, как и он, знает всё то, что должно происходить от отношений этих личностей.
Если бы человек стремился только к благу своей личности, любил только себя, свою личность, то он не знал бы, что другие существа любят также себя, как не знают этого животныя; но если человек знает, что он личность, стремящаяся к тому же, к чему стремятся и все окружающие его личности, он не может уж стремиться к тому благу, которое видно, как зло, его
разумному сознанию, и жизнь его не может уже
быть в стремлении к благу личности.
Но
разумное сознание всегда показывает человеку, что удовлетворение требований его животной личности не может
быть его благом, а потому и его жизнью, и неудержимо влечет его к тому благу и потому к той жизни, которая свойственна ему и не умещается в его животной личности.
Обыкновенно думают и говорят, что отречение от блага личности
есть подвиг, достоинство человека. Отречение от блага личности — не достоинство, не подвиг, а неизбежное условие жизни человека. В то же время, как человек сознает себя личностью, отделенной от всего мира, он познает и другие личности отделенными от всего мира, и их связь между собою, и призрачность блага своей личности, и одну действительность блага только такого, которое могло бы удовлетворять его
разумное сознание.
Для животного, не имеющего
разумного сознания, показывающего ему бедственность и конечность его существования, благо личности и вытекающее из него продолжение рода личности
есть высшая цель жизни. Для человека же личность
есть только та ступень существования, с которой открывается ему истинное благо его жизни, не совпадающее с благом его личности.
В чем бы ни состояло истинное благо человека, для него неизбежно отречение его от блага животной личности. Отречение от блага животной личности
есть закон жизни человеческой. Если он не совершается свободно, выражаясь в подчинении
разумному сознанию, то он совершается в каждом человеке насильно при плотской смерти его животного, когда он от тяжести страданий желает одного: избавиться от мучительного сознания погибающей личности и перейти в другой вид существования.
Животная личность, в которой застает себя человек и которую он призван подчинять своему
разумному сознанию,
есть не преграда, но средство, которым он достигает цели своего блага: животная личность для человека
есть то орудие, которым он работает.
Точно так же для людей, не доживших еще до внутреннего противоречия животной личности и
разумного сознания, свет солнца разума
есть только незначущая случайность, сентиментальные, мистические слова.
Да,
разумное сознание несомненно, неопровержимо говорит человеку, что при том устройстве мира, которое он видит из своей личности, ему, его личности, блага
быть не может. Жизнь его
есть желание блага себе, именно себе, и он видит, что благо это невозможно. Но странное дело: несмотря на то, что он видит несомненно, что благо это невозможно ему, он всё-таки живет одним желанием этого невозможного блага, — блага только себе.
Человек с проснувшимся (только проснувшимся), но не подчинившим еще себе животную личность
разумным сознанием, если он не убивает себя, то живет только для того, чтобы осуществить это невозможное благо: живет и действует человек только для того, чтобы благо
было ему одному, чтобы все люди и даже все существа жили и действовали только для того, чтобы ему одному
было хорошо, чтобы ему
было наслаждение, для него не
было страданий и не
было смерти.