Старик любил Лукашку, и лишь одного его исключал из презрения ко всему молодому поколению казаков. Кроме того, Лукашка и его мать, как соседи, нередко
давали старику вина, каймачку и т. п. из хозяйственных произведений, которых не было у Ерошки. Дядя Ерошка, всю жизнь свою увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения, «что ж? люди достаточные, — говорил он сам себе. — Я им свежинки дам, курочку, а и они дядю не забывают: пирожка и лепешки принесут другой раз».
Неточные совпадения
— Абреков-то? — проговорил
старик; — не, не слыхал. А что чихирь есть?
Дай испить, добрый человек. Измаялся, право. Я тебе, вот
дай срок, свежинки принесу, право, принесу. Поднеси, — прибавил он.
— За ружьем не стой, — сказал
старик: — ружья не
дашь, награды не будет.
— Шесть монетов! Видно, деньги-то дурашные. Э-эх! — отвечал
старик. — Чихирю
дай, Иван!
Один, как ты, один остался, и запел молодец: ай,
дай! далалай!» И этот завывающий, за душу хватающий припев
старик повторил несколько раз.
— Что Лукашка! Ему наврали, что я тебе девку подвожу, — сказал
старик шопотом. — А что девка? Будет наша, коли захотим: денег
дай больше — и наша! Я тебе сделаю, право.
— Неправда, вот и неправда! Эх, Марка! —
Старик расхохотался. — Уж как просил меня чорт энтот! Поди, говорит, похлопочи. Флинту
давал. Нет, Бог с ним! Я бы обделал, да тебя жалею. Ну, сказывай, где был. — И
старик заговорил по-татарски.
Врач, который сопровождал меня, когда я заметил ему, что не мешало бы
дать старику хоть валериановых капель, сказал, что у фельдшера в Воеводской тюрьме нет никаких лекарств.
Еще в Императорской Гавани старик ороч И. М. Бизанка говорил мне, что около мыса Сюркум надо быть весьма осторожным и для плавания нужно выбирать тихую погоду. Такой же наказ дважды
давали старики селения Дата сопровождавшим меня туземцам. Поэтому, дойдя до бухты Аука, я предоставил орочам Копинке и Намуке самим ориентироваться и выбрать время для дальнейшего плавания на лодках. Они все время поглядывали на море, смотрели на небо и по движению облаков старались угадать погоду.
Так что, когда из провеянных ворохов двенадцать четвертей овса были насыпаны на веретья в трое саней и веретья аккуратно зашпилены деревянными шпильками, она
дала старику написанное под её слова дьячком письмо, и старик обещал в городе приложить к письму рубль и послать по адресу.
— Мне двадцать семь лет, к тридцати у меня будет тысяч десять. Тогда я
дам старику по шапке и — буду свободна… Учись у меня жить, мой серьёзный каприз…
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился
старик, что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу и
дадут. Нет, я бы послал его самого потолкаться в канцелярию.
Я долго, горько думала… // Гром грянул, окна дрогнули, // И я вздрогнула… К гробику // Подвел меня
старик: // — Молись, чтоб к лику ангелов // Господь причислил Демушку! — // И
дал мне в руки дедушка // Горящую свечу.
— Ишь поплелась! — говорили
старики, следя за тройкой, уносившей их просьбу в неведомую
даль, — теперь, атаманы-молодцы, терпеть нам недолго!
— Нет, папа… как же нет? А в воскресенье в церкви? — сказала Долли, прислушиваясь к разговору. —
Дай, пожалуйста, полотенце, — сказала она
старику, с улыбкой смотревшему на детей. — Уж не может быть, чтобы все…
Но его порода долговечна, у него не было ни одного седого волоса, ему никто не
давал сорока лет, и он помнил, что Варенька говорила, что только в России люди в пятьдесят лет считают себя
стариками, а что во Франции пятидесятилетний человек считает себя dans la force de l’âge, [в расцвете лет,] a сорокалетний — un jeune homme. [молодым человеком.]