Неточные совпадения
Так жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в
этом, влюбилась в него. Потом через два года
этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре
дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний
день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
И женщина
эта вовлекла его в связь, которая с каждым
днем делалась для Нехлюдова всё более и более захватывающей и вместе с тем всё более и более отталкивающей.
С прямотой и решительностью молодости он не только говорил о том, что земля не может быть предметом частной собственности, и не только в университете писал сочинение об
этом, но и на
деле отдал тогда малую часть земли (принадлежавшей не его матери, а по наследству от отца ему лично) мужикам, не желая противно своим убеждениям владеть землею.
На всех был, — несмотря на то, что многих
это оторвало от
дела и что они говорили, что тяготятся
этим, — на всех был отпечаток некоторого удовольствия сознания совершения общественного важного
дела.
Господин
этот говорил о процессе, который шел теперь в гражданском отделении, как о хорошо знакомом ему
деле, называя судей и знаменитых адвокатов по имени и отчеству.
И потому ему хотелось начать и кончить раньше заседание нынешнего
дня с тем, чтобы до шести успеть посетить
эту рыженькую Клару Васильевну, с которой у него прошлым летом на даче завязался роман.
— Ну, хорошо, отравление, так отравление, — сказал председатель, сообразив, что
это такое
дело, которое можно кончить до 4-х часов, а потом уехать. — А Матвея Никитича нет?
Он откладывал
дело о скопцах за отсутствием совсем неважного и ненужного для
дела свидетеля только потому, что
дело это, слушаясь в суде, где состав присяжных был интеллигентный, могло кончиться оправданием. По уговору же с председателем
дело это должно было перенестись на сессию уездного города, где будут больше крестьяне, и потому больше шансов обвинения.
Всё шло без задержек, скоро и не без торжественности, и
эта правильность, последовательность и торжественность, очевидно, доставляли удовольствие участвующим, подтверждая в них сознание, что они делают серьезное и важное общественное
дело.
Это чувство испытывал и Нехлюдов.
— Не виновата я ни в чем, — бойко и твердо заговорила обвиняемая. — Я и в номер не входила… А как
эта паскуда вошла, так она и сделала
дело.
Нехлюдов в
это лето у тетушек переживал то восторженное состояние, когда в первый раз юноша не по чужим указаниям, а сам по себе познает всю красоту и важность жизни и всю значительность
дела, предоставленного в ней человеку, видит возможность бесконечного совершенствования и своего и всего мира и отдается
этому совершенствованию не только с надеждой, но и с полной уверенностью достижения всего того совершенства, которое он воображает себе.
Дела не было никакого, кроме того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а другими людьми мундире, в каске, с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить
этому других людей.
И в Нехлюдове не переставая в продолжение
этих двух
дней до Пасхи шла внутренняя, не сознаваемая им борьба.
Ах, если бы всё
это остановилось на том чувстве, которое было в
эту ночь! «Да, всё
это ужасное
дело сделалось уже после
этой ночи Светло-Христова Воскресения!» думал он теперь, сидя у окна в комнате присяжных.
Он стоял, глядя на задумчивое, мучимое внутренней работой лицо Катюши, и ему было жалко ее, но, странное
дело,
эта жалость только усиливала вожделение к ней.
В душе Нехлюдова в
этот последний проведенный у тетушек
день, когда свежо было воспоминание ночи, поднимались и боролись между собой два чувства: одно — жгучие, чувственные воспоминания животной любви, хотя и далеко не давшей того, что она обещала, и некоторого самодовольства достигнутой цели; другое — сознание того, что им сделано что-то очень дурное, и что
это дурное нужно поправить, и поправить не для нее, а для себя.
Но, как на зло ему,
дело тянулось долго: после допроса по одиночке свидетелей и эксперта и после всех, как обыкновенно, делаемых с значительным видом ненужных вопросов от товарища прокурора и защитников, председатель предложил присяжным осмотреть вещественные доказательства, состоящие из огромных размеров, очевидно, надевавшегося на толстейший указательный палец кольца с розеткой из брильянтов и фильтра, в котором был исследован яд. Вещи
эти были запечатаны, и на них были ярлычки.
Председатель, который гнал
дело как мог скорее, чтобы поспеть к своей швейцарке, хотя и знал очень хорошо, что прочтение
этой бумаги не может иметь никакого другого следствия, как только скуку и отдаление времени обеда, и что товарищ прокурора требует
этого чтения только потому, что он знает, что имеет право потребовать
этого, всё-таки не мог отказать и изъявил согласие. Секретарь достал бумагу и опять своим картавящим на буквы л и р унылым голосом начал читать...
— Обстоятельства
дела этого следующие, — начал он и повторил всё то, что несколько раз уже было сказано и защитниками, и товарищем прокурора, и свидетелями.
— Вот в
этом всё
дело, — улыбаясь, сказал председатель, глядя на часы.
Нынче же, удивительное
дело, всё в
этом доме было противно ему — всё, начиная от швейцара, широкой лестницы, цветов, лакеев, убранства стола до самой Мисси, которая нынче казалась ему непривлекательной и ненатуральной.
— Что такое? Comme cela m’intrigue, [Как
это меня занимает,] — говорила Катерина Алексеевна, когда Нехлюдов ушел. — Я непременно узнаю. Какая нибудь affaire d’amour-propre: il est très susceptible, notre cher Митя. [Какое-нибудь
дело, в котором замешано самолюбие: он очень обидчив, наш дорогой Митя.]
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее
дело, в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.] хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой с совершенно другим, потухшим лицом, чем то, с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне
этого каламбура дурного тона, а сказала только.
И он вдруг понял, что то отвращение, которое он в последнее время чувствовал к людям, и в особенности нынче, и к князю, и к Софье Васильевне, и к Мисси, и к Корнею, было отвращение к самому себе. И удивительное
дело: в
этом чувстве признания своей подлости было что-то болезненное и вместе радостное и успокоительное.
С тех пор и до нынешнего
дня прошел длинный период без чистки, и потому никогда еще он не доходил до такого загрязнения, до такого разлада между тем, чего требовала его совесть, и той жизнью, которую он вел, и он ужаснулся, увидев
это расстояние.
В то время как она сидела в арестантской, дожидаясь суда, и в перерывах заседания она видела, как
эти мужчины, притворяясь, что они идут за другим
делом, проходили мимо дверей или входили в комнату только затем, чтобы оглядеть ее.
Через несколько минут Маслова оживилась и бойко рассказывала про суд, передразнивая прокурора, и то, что особенно поразило ее в суде. В суде все смотрели на нее с очевидным удовольствием, рассказывала она, и то и
дело нарочно для
этого заходили в арестантскую.
Давно он не встречал
дня с такой энергией. Вошедшей к нему Аграфене Петровне он тотчас же с решительностью, которой он сам не ожидал от себя, объявил, что не нуждается более в
этой квартире и в ее услугах. Молчаливым соглашением было установлено, что он держит
эту большую и дорогую квартиру для того, чтобы в ней жениться. Сдача квартиры, стало быть, имела особенное значение. Аграфена Петровна удивленно посмотрела на него.
—
Это мое
дело. А если вы про себя думаете, то тò, что мама желала…
Удивительное
дело: с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе, с тех пор другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился
этого сделать.
Из
дела видно было, что
этот мальчик был отдан отцом мальчишкой на табачную фабрику, где он прожил 5 лет.
Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай и вытащил оттуда никому ненужные половики, мы все достаточные, богатые, образованные люди, не то что позаботились о том, чтобы уничтожить те причины, которые довели
этого мальчика до его теперешнего положения, а хотим поправить
дело тем, что будем казнить
этого мальчика.
— Мне нужно
это по особенно важному для меня
делу, — вспыхнув, заговорил Нехлюдов.
Всё было странно Нехлюдову, и страннее всего то, что ему приходилось благодарить и чувствовать себя обязанным перед смотрителем и старшим надзирателем, перед людьми, делавшими все те жестокие
дела, которые делались в
этом доме.
Но, удивительное
дело,
это его не только не отталкивало, но еще больше какой-то особенной, новой силой притягивало к ней.
Нас
это удивляет, когда
дело касается воров, хвастающихся своею ловкостью, проституток — своим развратом, убийц — своей жестокостью.
Мировоззрение
это состояло в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения — старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими
делами, в сущности желают только одного
этого.
«Не стоит изменять формы жизни теперь, когда
дело Масловой не решено, — думал Нехлюдов. — Да и слишком трудно
это. Всё равно само собой всё изменится, когда освободят или сошлют ее, и я поеду за ней».
— Еще я хотел спросить вас: прокурор дал мне пропуск в тюрьму к
этому лицу, в тюрьме же мне сказали, что нужно еще разрешение губернатора для свиданий вне условных
дней и места. Нужно ли
это?
— Видите, сколько у меня разнообразных
дел, — сказал Анатоль, разводя руками, улыбаясь и указывая на жену, выражая
этим невозможность противустоять такой обворожительной особе.
В приемной помощник передал Нехлюдову готовое прошение и на вопрос о гонораре сказал, что Анатолий Петрович назначил 1000 рублей, объяснив при
этом, что собственно таких
дел Анатолий Петрович не берет, но делает
это для него.
— Ну,
это ваше
дело. Только мне от вас ничего не нужно.
Это я верно вам говорю, — сказала она. — И зачем я не умерла тогда? — прибавила она и заплакала жалобным плачем.
— В остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в общей, а в конторе, и не только в определенные
дни, но и чаще. Мне сказали, что
это от тебя зависит.
— Ах, Фанарин! — морщась сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году
этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в продолжение получаса поднимал на смех. — Я бы не посоветовал тебе иметь с ним
дело. Фанарин — est un homme taré. [человек с подорванной репутацией.]
— Ну, так в четверг, пожалуйста.
Это ее приемный
день. Я ей скажу! — прокричал ему Масленников с лестницы.
— И в мыслях, барин, не было. А он, злодей мой, должно, сам поджег. Сказывали, он только застраховал. А на нас с матерью сказали, что мы были, стращали его. Оно точно, я в тот раз обругал его, не стерпело сердце. А поджигать не поджигал. И не был там, как пожар начался. А
это он нарочно подогнал к тому
дню, что с матушкой были. Сам зажег для страховки, а на нас сказал.
Нехлюдов стал спрашивать ее о том, как она попала в
это положение. Отвечая ему, она с большим оживлением стала рассказывать о своем
деле. Речь ее была пересыпана иностранными словами о пропагандировании, о дезорганизации, о группах и секциях и подсекциях, о которых она была, очевидно, вполне уверена, что все знали, а о которых Нехлюдов никогда не слыхивал.
Ужасны были, очевидно, невинные страдания Меньшова — и не столько его физические страдания, сколько то недоумение, то недоверие к добру и к Богу, которые он должен был испытывать, видя жестокость людей, беспричинно мучающих его; ужасно было опозорение и мучения, наложенные на
эти сотни ни в чем неповинных людей только потому, что в бумаге не так написано; ужасны
эти одурелые надзиратели, занятые мучительством своих братьев и уверенные, что они делают и хорошее и важное
дело.
На другой
день Нехлюдов поехал к адвокату и сообщил ему
дело Меньшовых, прося взять на себя защиту. Адвокат выслушал и сказал, что посмотрит
дело, и если всё так, как говорит Нехлюдов, что весьма вероятно, то он без всякого вознаграждения возьмется за защиту. Нехлюдов между прочим рассказал адвокату о содержимых 130 человеках по недоразумению и спросил, от кого
это зависит, кто виноват. Адвокат помолчал, очевидно желая ответить точно.
— Да уж нынче последний
день. От
этого мы и приехали