Неточные совпадения
С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о том, как бы ей избавиться
от того стыда, который ожидал ее, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не
знала, как это случилось, — вдруг ее прорвало. Она наговорила барышням грубостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчета.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем,
от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась
от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не
знал другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас
узнал о смерти всех родных, отошел
от него и приблизился к группе, образовавшейся около бритого высокого, представительного господина, что-то оживленно рассказывавшего.
«Неужели
узнала?» с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к лицу; но Маслова, не выделяя его
от других, тотчас же отвернулась и опять с испуганным выражением уставилась на товарища прокурора.
Но она напрасно боялась этого: Нехлюдов, сам не
зная того, любил Катюшу, как любят невинные люди, и его любовь была главной защитой
от падения и для него и для нее.
Он чувствовал, что влюблен, но не так, как прежде, когда эта любовь была для него тайной, и он сам не решался признаться себе в том, что он любит, и когда он был убежден в том, что любить можно только один paз, — теперь он был влюблен,
зная это и радуясь этому и смутно
зная, хотя и скрывая
от себя, в чем состоит любовь, и что из нее может выйти.
Черная, гладкая, блестящая головка, белое платье с складками, девственно охватывающее ее стройный стан и невысокую грудь, и этот румянец, и эти нежные, чуть-чуть
от бессонной ночи косящие глянцовитые черные глаза, и на всем ее существе две главные черты: чистота девственности любви не только к нему, — он
знал это, — но любви ко всем и ко всему, не только хорошему, что только есть в мире, — к тому нищему, с которым она поцеловалась.
Чего он хотел
от нее, он сам не
знал. Но ему казалось, что когда она вошла к нему в комнату, ему нужно было сделать что-то, что все при этом делают, а он не сделал этого.
Так прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов
знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел на крыльцо. На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется
от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Только один раз, когда после войны, с надеждой увидать ее, он заехал к тетушкам и
узнал, что Катюши уже не было, что она скоро после его проезда отошла
от них, чтобы родить, что где-то родила и, как слышали тетки, совсем испортилась, — у него защемило сердце.
В зале были новые лица — свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда
от очень нарядной, в шелку и бархате, толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным ридикюлем на голой до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как он потом
узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила Маслова.
Она не только
знает читать и писать, она
знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает своих благодетелей, предается своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается
от других своих товарок своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели,
от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под именем внушения.
Он рассказал ей всё, что
узнал от Меньшова, и спросил, не нужно ли ей чего; она ответила, что ничего не нужно.
Из Кузминского Нехлюдов поехал в доставшееся ему по наследству
от тетушек имение — то самое, в котором он
узнал Катюшу.
— Не
знаю, успею ли, — отвечал Нехлюдов, думая только о том, как бы ему отделаться
от товарища, не оскорбив его. — Ты зачем же здесь? — спросил он.
Он
знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства,
знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению известных лиц, воздержались
от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
— Я
знаю: графиня Катерина Ивановна думает, что я имею влияние на мужа в делах. Она заблуждается. Я ничего не могу и не хочу вступаться. Но, разумеется, для графини и вас я готова отступить
от своего правила. В чем же дело? — говорила она, маленькой рукой в черной перчатке тщетно отыскивая карман.
На другой день, только что Нехлюдов оделся и собирался спуститься вниз, как лакей принес ему карточку московского адвоката. Адвокат приехал по своим делам и вместе с тем для того, чтобы присутствовать при разборе дела Масловой в Сенате, если оно скоро будет слушаться. Телеграмма, посланная Нехлюдовым, разъехалась с ним.
Узнав от Нехлюдова, когда будет слушаться дело Масловой и кто сенаторы, он улыбнулся.
Старый генерал
знал всё это, всё это происходило на его глазах, но все такие случаи не трогали его совести, так же как не трогали его совести несчастья, случавшиеся
от грозы, наводнений и т. п.
Дергалось оно потому, что следующая буква, по мнению генерала, должна была быть «л», т. е. Иоанна д’Арк, по его мнению, должна была сказать, что души будут признавать друг друга только после своего очищения
от всего земного или что-нибудь подобное, и потому следующая буква должна быть «л», художник же думал, что следующая буква будет «в», что душа скажет, что потом души будут
узнавать друг друга по свету, который будет исходить из эфирного тела душ.
Сняв в первой длинной комнате пальто и
узнав от швейцара, что сенаторы все съехались, и последний только что прошел, Фанарин, оставшись в своем фраке и белом галстуке над белой грудью, с веселою уверенностью вошел в следующую комнату.
Вслед зa Вольфом вышел и Селенин,
узнав от сенаторов, что Нехлюдов, его прежний приятель, был здесь.
— Я только одно
знаю, что женщина эта совершенно невинна, и последняя надежда спасти ее
от незаслуженного наказания потеряна. Высшее учреждение подтвердило совершенное беззаконие.
И
от этого у него всегда были грустные глаза. И
от этого, увидав Нехлюдова, которого он
знал тогда, когда все эти лжи еще не установились в нем, он вспомнил себя таким, каким он был тогда; и в особенности после того как он поторопился намекнуть ему на свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал всё это «не то», и ему стало мучительно грустно. Это же самое — после первого впечатления радости увидать старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
— Уж позволь мне
знать лучше тебя, — продолжала тетка. — Видите ли, — продолжала она, обращаясь к Нехлюдову, — всё вышло оттого, что одна личность просила меня приберечь на время его бумаги, а я, не имея квартиры, отнесла ей. А у ней в ту же ночь сделали обыск и взяли и бумаги и ее и вот держали до сих пор, требовали, чтоб она сказала,
от кого получила.
— Да я-то не
знала. Думаю — я выдала. Хожу, хожу
от стены до стены, не могу не думать. Думаю: выдала. Лягу, закроюсь и слышу — шепчет кто-то мне на ухо: выдала, выдала Митина, Митина выдала.
Знаю, что это галлюцинация, и не могу не слушать. Хочу заснуть — не могу, хочу не думать — тоже не могу. Вот это было ужасно! — говорила Лидия, всё более и более волнуясь, наматывая на палец прядь волос и опять разматывая ее и всё оглядываясь.
И всякий раз, когда
узнавал, что она готовится быть матерью, испытывал чувство, подобное соболезнованию о том, что опять она чем-то дурным заразилась
от этого чуждого им всем человека.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и
узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
Несколько арестантов, сняв шапки, подошли к конвойному офицеру, о чем-то прося его. Как потом
узнал Нехлюдов, они просились на подводы. Нехлюдов видел, как конвойный офицер молча, не глядя на просителя, затягивался папиросой, и как потом вдруг замахнулся своей короткой рукой на арестанта, и как тот, втянув бритую голову в плечи, ожидая удара, отскочил
от него.
Он
знал еще твердо и несомненно,
узнав это прямо
от Бога, что люди эти были точно такие же, как и он сам, как и все люди, и что поэтому над этими людьми было кем-то сделано что-то дурное — такое, чего не должно делать; и ему было жалко их, и он испытывал ужас и перед теми людьми, которые были закованы и обриты, и перед теми, которые их заковали и обрили.
— Пора
знать, — сказал фельдшер, для чего-то закрывая раскрытую грудь мертвеца. — Да я пошлю за Матвей Иванычем, пускай посмотрит. Петров, сходи, — сказал фельдшер и отошел
от мертвеца.
— Я вчера, когда ушел
от вас, хотел вернуться и покаяться, но не
знал, как он примет, — сказал Нехлюдов. — Я нехорошо говорил с твоим мужем, и меня это мучало, — сказал он.
Тарас с счастливым видом сидел направо
от прохода, оберегая место для Нехлюдова, и оживленно разговаривал с сидевшим против него мускулистым человеком в расстегнутой суконной поддевке, как потом
узнал Нехлюдов, садовником, ехавшим на место.
После фабрики она жила в деревне, потом приехала в город и на квартире, где была тайная типография, была арестована и приговорена к каторге. Марья Павловна не рассказывала никогда этого сама, но Катюша
узнала от других, что приговорена она была к каторге за то, что взяла на себя выстрел, который во время обыска был сделан в темноте одним из революционеров.
Но,
узнав их ближе и всё то, что они часто безвинно перестрадали
от правительства, он увидал, что они не могли быть иными, как такими, какими они были.
Она оправилась
от волнения и спокойно рассказала, что
знала: Крыльцов очень ослабел дорогой, и его тотчас же поместили в больницу. Марья Павловна очень беспокоилась, просилась в больницу в няньки, но ее не пускали.