Неточные совпадения
Вспоминая вчерашний вечер, проведенный у Корчагиных, богатых и знаменитых людей, на дочери которых предполагалось всеми, что он должен жениться, он вздохнул и, бросив выкуренную папироску, хотел достать из серебряного портсигара
другую, но раздумал и, спустив
с кровати гладкие белые ноги, нашел ими туфли, накинул на полные плечи шелковый халат и, быстро и тяжело ступая, пошел в соседнюю
с спальней уборную, всю пропитанную искусственным запахом элексиров, одеколона, фиксатуаров, духов.
Семь лет тому назад он бросил службу, решив, что у него есть призвание к живописи, и
с высоты художественной деятельности смотрел несколько презрительно на все
другие деятельности.
Тотчас же найдя в ящике огромного стола, под отделом срочные,повестку, в которой значилось, что в суде надо было быть в одиннадцать, Нехлюдов сел писать княжне записку о том, что он благодарит за приглашение и постарается приехать к обеду. Но, написав одну записку, он разорвал ее: было слишком интимно; написал
другую — было холодно, почти оскорбительно. Он опять разорвал и пожал в стене пуговку. В двери вошел в сером коленкоровом фартуке пожилой, мрачного вида, бритый
с бакенбардами лакей.
Обойдя ее, он аккуратно,
с края, давая место
другим, сел на нее и, вперив глаза в председателя, точно шепча что-то, стал шевелить мускулами в щеках.
Представительный господин
с бакенбардами, полковник, купец и
другие держали руки
с сложенными перстами так, как этого требовал священник, как будто
с особенным удовольствием, очень определенно и высоко,
другие как будто неохотно и неопределенно.
Одни слишком громко повторяли слова, как будто
с задором и выражением, говорящим: «а я всё-таки буду и буду говорить»,
другие же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не во-время догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а
другие распускали их и опять собирали.
Выбранный старшина объявил председателю, кто избран старшиной, и все опять, шагая через ноги
друг другу, уселись в два ряда на стулья
с высокими спинками.
Председатель,
с выражением того, что это дело теперь окончено, переложил локоть руки, в которой он держал бумагу, на
другое место и обратился к Евфимье Бочковой.
исключительно Маслову, а не
других девушек, — зажмурившись, но
с легкой мефистофельской, хитрой улыбкой сказал товарищ прокурора.
«Неужели узнала?»
с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливала ему к лицу; но Маслова, не выделяя его от
других, тотчас же отвернулась и опять
с испуганным выражением уставилась на товарища прокурора.
С этих пор отношения между Нехлюдовым и Катюшей изменились и установились те особенные, которые бывают между невинным молодым человеком и такой же невинной девушкой, влекомыми
друг к
другу.
С тех пор в продолжение трех лет Нехлюдов не видался
с Катюшей. И увидался он
с нею только тогда, когда, только что произведенный в офицеры, по дороге в армию, заехал к тетушкам уже совершенно
другим человеком, чем тот, который прожил у них лето три года тому назад.
И вся эта страшная перемена совершилась
с ним только оттого, что он перестал верить себе, а стал верить
другим.
И Нехлюдов,
с страстностью своей натуры, весь отдался этой новой, одобряющейся всеми его окружающими жизни и совершенно заглушил в себе тот голос, который требовал чего-то
другого. Началось это после переезда в Петербург и завершилось поступлением в военную службу.
Дела не было никакого, кроме того, чтобы в прекрасно сшитом и вычищенном не самим, а
другими людьми мундире, в каске,
с оружием, которое тоже и сделано, и вычищено, и подано
другими людьми, ездить верхом на прекрасной, тоже
другими воспитанной и выезженной и выкормленной лошади на ученье или смотр
с такими же людьми, и скакать, и махать шашками, стрелять и учить этому
других людей.
Скромные старушки в белых платках и серых кафтанах, и старинных поневах, и башмаках или новых лаптях стояли позади их; между теми и
другими стояли нарядные
с масляными головами дети.
Недалеко из тумана во дворе прокричал один петух, отозвались близко
другие, и издалека
с деревни послышались перебивающие
друг друга и сливающиеся в одно петушиные крики.
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать
с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за
другим пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
То, а не
другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться
с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Присяжные позвонили. Жандарм, стоявший
с вынутой наголо саблей у двери, вложил саблю в ножны и посторонился. Судьи сели на места, и один за
другим вышли присяжные.
— Ну, здравствуйте, мой
друг, садитесь и рассказывайте, — сказала княгиня Софья Васильевна
с своей искусной, притворной, совершенно похожей на натуральную, улыбкой, открывавшей прекрасные длинные зубы, чрезвычайно искусно сделанные, совершенно такие же, какими были настоящие. — Мне говорят, что вы приехали из суда в очень мрачном настроении. Я думаю, что это очень тяжело для людей
с сердцем, — сказала она по-французски.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая по ковру своими сильными,
с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел к
другому окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел падать на нее.
«Plutôt une affaire d’amour sale», [Скорее дело, в котором замешана грязная любовь, — непереводимый каламбур.] хотела сказать и не сказала Мисси, глядя перед собой
с совершенно
другим, потухшим лицом, чем то,
с каким она смотрела на него, но она не сказала даже Катерине Алексеевне этого каламбура дурного тона, а сказала только.
Теперь, войдя в эту комнату, освещенную двумя лампами
с рефлекторами — одним у портрета его отца, а
другим у портрета матери, он вспомнил свои последние отношения к матери, и эти отношения показались ему ненатуральными и противными.
И одна за
другою стали возникать в его воображении минуты, пережитые
с нею.
— Ай, девка, хороша, — говорил один. — Тетеньке мое почтение, — говорил
другой, подмигивая глазом. Один, черный,
с выбритым синим затылком и усами на бритом лице, путаясь в кандалах и гремя ими, подскочил к ней и обнял ее.
Было еще совсем светло, и только две женщины лежали на нарах: одна, укрытая
с головой халатом, — дурочка, взятая за бесписьменность, — эта всегда почти спала, — а
другая — чахоточная, отбывавшая наказание за воровство.
Женщина эта — мать мальчишки, игравшего
с старушкой, и семилетней девочки, бывшей
с ней же в тюрьме, потому что не
с кем было оставить их, — так же, как и
другие, смотрела в окно, но не переставая вязала чулок и неодобрительно морщилась, закрывая глаза, на то, что говорили со двора проходившие арестанты.
Игравшая на
другом конце нар
с мальчиком горбатая старушка подошла тоже и остановилась против Масловой.
В это время среди оставшихся у окон женщин раздался раскат хохота. Девочка тоже смеялась, и ее тонкий детский смех сливался
с хриплым и визгливым смехом
других трех. Арестант со двора что-то сделал такое, что подействовало так на смотревших в окна.
Первое чувство, испытанное Нехлюдовым на
другой день, когда он проснулся, было сознание того, что
с ним что-то случилось, и прежде даже чем он вспомнил, что случилось, он знал уже, что случилось что-то важное и хорошее.
Удивительное дело:
с тех пор как Нехлюдов понял, что дурен и противен он сам себе,
с тех пор
другие перестали быть противными ему; напротив, он чувствовал и к Аграфене Петровне и к Корнею ласковое и уважительное чувство. Ему хотелось покаяться и перед Корнеем, но вид Корнея был так внушительно-почтителен, что он не решился этого сделать.
До этой ночи, пока она надеялась на то, что он заедет, она не только не тяготилась ребенком, которого носила под сердцем, но часто удивленно умилялась на его мягкие, а иногда порывистые движения в себе. Но
с этой ночи всё стало
другое. И будущий ребенок стал только одной помехой.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают
друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась
с мужчиной, и пройдет.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и,
с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей
с женщиной, вышедшей из
другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
И никому из присутствующих, начиная
с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями
других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Другой надзиратель, внутри здания, дотрагиваясь рукой до каждого, также считал проходивших в следующие двери,
с тем чтобы при выпуске, проверив счет, не оставить ни одного посетителя в тюрьме и не выпустить ни одного заключенного.
С обеих сторон были прижавшиеся к сеткам лица: жен, мужей, отцов, матерей, детей, старавшихся рассмотреть
друг друга и сказать то, что нужно.
А рядом
с ним сидела на полу женщина
с ребенком, в хорошем шерстяном платке, и рыдала, очевидно в первый раз увидав того седого человека, который был на
другой стороне в арестантской куртке,
с бритой головой и в кандалах.
«Ничего ты не сделаешь
с этой женщиной, — говорил этот голос, — только себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным
другим. Дать ей денег, всё, что есть, проститься
с ней и кончить всё навсегда?» подумалось ему.
Мировоззрение это состояло в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения — старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении
с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты
другими делами, в сущности желают только одного этого.
«Он говорит «пущает», а ты говоришь «двадцатипятирублевый билет», думал между тем Нехлюдов, чувствуя непреодолимое отвращение к этому развязному человеку, тоном своим желающему показать, что он
с ним,
с Нехлюдовым, одного, а
с пришедшими клиентами и остальными —
другого, чуждого им лагеря.
— Ну, всё-таки я вам скажу, по мере сил приносить пользу, всё-таки, что могу, смягчаю. Кто
другой на моем месте совсем бы не так повел. Ведь это легко сказать: 2000
с лишним человек, да каких. Надо знать, как обойтись. Тоже люди, жалеешь их. А распустить тоже нельзя.
Нехлюдову приятно было теперь вспомнить всё это; приятно было вспомнить, как он чуть не поссорился
с офицером, который хотел сделать из этого дурную шутку, как
другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся
с ним, как и вся охота была счастливая и веселая, и как ему было хорошо, когда они возвращались ночью назад к станции железной дороги.
Целовальник
с работником избили его в кровь, а на
другой день загорелся у целовальника двор.
В первой комнате,
с большой выступающей облезлой печью и двумя грязными окнами, стояла в одном углу черная мерка для измерения роста арестантов, в
другом углу висел, — всегдашняя принадлежность всех мест мучительства, как бы в насмешку над его учением, — большой образ Христа.
Другое дело, о котором просила Богодуховская, состояло в том, чтобы выхлопотать содержащемуся в Петропавловской крепости Гуркевичу разрешение на свидание
с родителями и на получение научных книг, которые ему нужны были для его ученых занятий.
Наконец заключенные и посетители стали расходиться: одни во внутреннюю,
другие в наружную дверь. Прошли мужчины — в гуттаперчевых куртках, и чахоточный и черный лохматый; ушла и Марья Павловна
с мальчиком, родившимся в остроге.
— Ну-с, это бесполезно, — улыбаясь, возразил адвокат. — Это такая — он не родственник и не
друг? — это такая,
с позволения сказать, дубина и вместе
с тем хитрая скотина.
Лакей уже успел доложить, когда они вошли, и Анна Игнатьевна, вице-губернаторша, генеральша, как она называла себя, уже
с сияющей улыбкой наклонилась к Нехлюдову из-за шляпок и голов, окружавших ее у дивана. На
другом конце гостиной у стола
с чаем сидели барыни и стояли мужчины — военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов.