Неточные совпадения
Нехлюдов вспомнил о всех мучительных минутах, пережитых им
по отношению этого человека: вспомнил, как
один раз он думал, что муж узнал, и готовился к дуэли с ним, в которой он намеревался выстрелить на воздух, и о той страшной сцене с нею, когда она в отчаянии выбежала в сад к пруду с намерением утопиться, и он бегал искать ее.
Теперь, сделавшись
по наследству большим землевладельцем, он должен был
одно из двух: или отказаться от своей собственности, как он сделал это десять лет тому назад
по отношению 200 десятин отцовской земли, или молчаливым соглашением признать все свои прежние мысли ошибочными и ложными.
Он рассказывал про тот удивительный оборот, который умел дать делу знаменитый адвокат и
по которому
одна из сторон, старая барыня, несмотря на то, что она была совершенно права, должна будет ни за что заплатить большие деньги противной стороне.
Его слушали с уважением, и некоторые старались вставить свои замечания, но он всех обрывал, как будто он
один мог знать всё по-настоящему.
Он в первый раз понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи
одним из тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему
по наследству от отца землю крестьянам.
Нехлюдов молча вышел. Ему даже не было стыдно. Он видел
по выражению лица Матрены Павловны, что она осуждает его, и права, осуждая его, знал, что то, что он делает, — дурно, но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило
одно, ничего другого не признавая. Он знал теперь, что надо делать для удовлетворения чувства, и отыскивал средство сделать это.
Речь товарища прокурора,
по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей сидели только три женщины: швея, кухарка и сестра Симона и
один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора было в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
Он отвергал показание Масловой о том, что Бочкова и Картинкин были с ней вместе, когда она брала деньги, настаивая на том, что показание ее, как уличенной отравительницы, не могло иметь веса. Деньги, 2500 рублей, говорил адвокат, могли быть заработаны двумя трудолюбивыми и честными людьми, получавшими иногда в день
по 3 и 5 рублей от посетителей. Деньги же купца были похищены Масловой и кому-либо переданы или даже потеряны, так как она была не в нормальном состоянии. Отравление совершила
одна Маслова.
— Так что же, по-вашему, она украла? — спросил
один из присяжных.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая
по ковру своими сильными, с выдающимися икрами ногами, покорно и молча перешел к другому окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни
один луч не смел падать на нее.
Остальные женщины, — все простоволосые и в
одних сурового полотна рубахах, — некоторые сидели на нарах и шили, некоторые стояли у окна и смотрели на проходивших
по двору арестантов.
Кроме этих семи женщин, еще четыре стояли у
одного из открытых окон и, держась за железную решетку, знаками и криками переговаривались с проходившими
по двору теми самыми арестантами, с которыми столкнулась Маслова у входа.
Она, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг нее, ходила босая и в
одной грязной серой рубахе взад и вперед
по свободному месту камеры, круто и быстро поворачиваясь, когда доходила до стены.
Кораблева же с скривленной головой колотила
одной рукой
по телу рыжей и ловила зубами ее руку.
У двери стоял
один надзиратель, который,
по мере того как посетители проходили мимо него, считал их, громко произнося: шестнадцать, семнадцать и т. д.
— Пожалуйте, — обратился он к Нехлюдову. Они прошли
по крутой лестнице в маленькую комнатку с
одним окном, письменным столом и несколькими стульями. Смотритель сел.
Двери камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам, проходили в свои камеры, или, вытянув руки
по швам и по-солдатски провожая глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через
один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной дверью.
— Мы все
по каменной работе, все
одной артели. Говорят, в губернии острог сгорел. Так мы в этом не причинны. Сделайте божескую милость.
Он живал в этом имении в детстве и в юности, потом уже взрослым два раза был в нем и
один раз
по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял с ним хозяйство, так что он давно знал положение имения и отношения крестьян к конторе, т. е. к землевладельцу.
В сенях народ, нажавшись друг на друга, пропустил его, и он вышел на улицу и пошел вверх
по ней. Следом зa ним из сеней вышли два мальчика босиком:
один, постарше, — в грязной, бывшей белой рубахе, а другой — в худенькой слинявшей розовой. Нехлюдов оглянулся на них.
Черная туча совсем надвинулась, и стали видны уже не зарницы, а молнии, освещавшие весь двор и разрушающийся дом с отломанными крыльцами, и гром послышался уже над головой. Все птицы притихли, но зато зашелестили листья, и ветер добежал до крыльца, на котором сидел Нехлюдов, шевеля его волосами. Долетела
одна капля, другая, забарабанило
по лопухам, железу крыши, и ярко вспыхнул весь воздух; всё затихло, и не успел Нехлюдов сосчитать три, как страшно треснуло что-то над самой головой и раскатилось
по небу.
— Потом, как разделить землю
по качеству, — сказал Нехлюдов. — За что
одним будет чернозем, а другим глина да песок?
На это Нехлюдов возразил, что дело идет не о дележе в
одном обществе, а о дележе земли вообще
по разным губерниям. Если землю даром отдать крестьянам, то за что же
одни будут владеть хорошей, а другие плохой землей? Все захотят на хорошую землю.
На
одной из улиц с ним поравнялся обоз ломовых, везущих какое-то железо и так страшно гремящих
по неровной мостовой своим железом, что ему стало больно ушам и голове. Он прибавил шагу, чтобы обогнать обоз, когда вдруг из-зa грохота железа услыхал свое имя. Он остановился и увидал немного впереди себя военного с остроконечными слепленными усами и с сияющим глянцовитым лицом, который, сидя на пролетке лихача, приветственно махал ему рукой, открывая улыбкой необыкновенно белые зубы.
— Да дела, братец. Дела
по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова. Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела были ужасно. Земля вся была
по крестьянам. Они ничего не платили, недоимки было больше 80-ти тысяч. Я в
один год всё переменил и дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
Действительно, дом строился огромный и в каком-то сложном, необыкновенном стиле. Прочные леса из больших сосновых бревен, схваченные железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой.
По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие:
одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
— Я близко стою к
одной из них, к Масловой, — сказал Нехлюдов, — и вот желал бы видеть ее: я еду в Петербург для подачи кассационной жалобы
по ее делу. И хотел передать вот это. Это только фотографическая карточка, — сказал Нехлюдов, вынимая из кармана конверт.
Старый генерал в то время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры, сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с молодым человеком, художником, братом
одного из своих подчиненных, блюдцем
по листу бумаги.
— Прежде — правда, что было довольно сурово, но теперь содержатся они здесь прекрасно. Они кушают три блюда и всегда
одно мясное: битки или котлеты.
По воскресеньям они имеют еще
одно четвертое — сладкое блюдо. Так что дай Бог, чтобы всякий русский человек мог так кушать.
Одно, что понял Нехлюдов, это было то, что, несмотря на то, что Вольф, докладывавший дело, так строго внушал вчера ему то, что Сенат не может входить в рассмотрение дела
по существу, — в этом деле докладывал очевидно пристрастно в пользу кассирования приговора палаты, и что Селенин, совершенно несогласно с своей характерной сдержанностью, неожиданно горячо выразил свое противоположное мнение.
А между тем шашни с фельдшером, за которые Маслова была изгнана из больницы и в существование которых поверил Нехлюдов, состояли только в том, что,
по распоряжению фельдшерицы, придя за грудным чаем в аптеку, помещавшуюся в конце коридора, и застав там
одного фельдшера, высокого с угреватым лицом Устинова, который уже давно надоедал ей своим приставанием, Маслова, вырываясь от него, так сильно оттолкнула его, что он ткнулся о полку, с которой упали и разбились две склянки.
Один, первый разряд — люди совершенно невинные, жертвы судебных ошибок, как мнимый поджигатель Меньшов, как Маслова и др. Людей этого разряда было не очень много,
по наблюдениям священника — около семи процентов, но положение этих людей вызывало особенный интерес.
Он спрашивал очень простую вещь; он спрашивал: зачем и
по какому праву
одни люди заперли, мучают, ссылают, секут и убивают других людей, тогда как они сами точно такие же, как и те, которых они мучают, секут, убивают?
Очень много было там умного, ученого, интересного, но не было ответа на главное:
по какому праву
одни наказывают других?
Только чернозагорелые от солнца крестьяне-мостовщики в лаптях сидели посередине улиц и хлопали молотками
по укладываемым в горячий песок булыжникам, да мрачные городовые, в небеленых кителях и с оранжевыми шнурками револьверов, уныло переминаясь, стояли посереди улиц, да завешанные с
одной стороны от солнца конки, запряженные лошадьми в белых капорах, с торчащими в прорехах ушами, звеня, прокатывались вверх и вниз
по улицам.
Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были в большой суете:
одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи
по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
В том, насколько люди живут
по своим мыслям и насколько
по мыслям других людей, состоит
одно из главных различий людей между собою.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее ответить на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря на ее прошедшее,
по природе
одна из самых нравственных натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что может сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас собой. Для нее замужество с вами было бы страшным падением, хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Когда Нехлюдов вернулся вслед за Катюшей в мужскую камеру, там все были в волнении. Набатов, везде ходивший, со всеми входивший в сношения, всё наблюдавший, принес поразившее всех известие. Известие состояло в том, что он на стене нашел записку, написанную революционером Петлиным, приговоренным к каторжным работам. Все полагали, что Петлин уже давно на Каре, и вдруг оказывалось, что он только недавно прошел
по этому же пути
один с уголовными.
И что более всего удивляло его, это было то, что всё делалось не нечаянно, не
по недоразумению, не
один раз, а что всё это делалось постоянно, в продолжение сотни лет, с той только разницей, что прежде это были с рваными носами и резанными ушами, потом клейменые, на прутах, а теперь в наручнях и движимые паром, а не на подводах.
Из города донесся
по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола. Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики
одни за другими сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех стоявший у перил невысокий лохматый старик, которого Нехлюдов сначала не заметил, не перекрестился, а, подняв голову, уставился на Нехлюдова. Старик этот был одет в заплатанный òзям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка, на голове высокая меховая вытертая шапка.
Один чиновник, согнув на бок голову, не переставая стукал печатью
по ловко пододвигаемым конвертам.
Погода переменилась. Шел клочьями спорый снег и уже засыпал дорогу, и крышу, и деревья сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади. У англичанина был свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог, сел
один в свою пролетку и с тяжелым чувством исполнения неприятного долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся
по снегу пролетке.
— А как он
по другой залепит, какую же еще подставлять? — сказал
один из лежавших больных.